Рафаэль Жерусальми - Братство охотников за книгами

— Айша. Айша?

Молодая женщина застыла на месте, не в силах пошевелиться. Она искоса взглянула на антиквара. Старик медленно выдвинул ящик стола и достал кинжал. Айша, словно обезумев, рванулась к двери, открыла защелку и, выскочив наружу, столкнулась с изумленным мамелюком, который только что произнес ее имя. Появившись из полумрака, между разведчиком и молодой рабыней встал Сулейман.

— Это здесь, здесь! — плача повторяла Айша.

Сулейман вошел в лавку. Его воины принялись саблями разбивать вдребезги большие фарфоровые вазы и крушить мебель, низко пригибаясь, чтобы их не задела стрела или не настиг удар ножа. Они сражались с танцующими тенями греческих статуй, фаянсовыми драконами, гасконскими доспехами. Некоторые от страха бросались на пол. Когда же они подняли головы, то увидели лишь собственные отражения в индийских и туринских зеркалах. В тот момент, когда один из мамелюков алебардой собирался вспороть брюхо чучелу крокодила, Сулейман дал наконец приказ прекратить штурм. Забившаяся в угол Айша облегченно вздохнула: в лавке не было ни единой живой души, старик исчез.

Стражники обшарили лавку снизу доверху, простучали все перегородки, проверили все щели: нет ли люка, ведущего в подвал, нет ли рычага, открывающего дверь в потайной проход, — и ничего не обнаружили. Разъяренный неудачей Сулейман отхлестал Айшу по щекам. Та бормотала, что это какое-то колдовство, показывала пальцем на толстую стену со шпалерой, клялась, будто своими глазами видела, как отец Поль и его люди проходили сквозь нее подобно призракам. Воины сорвали ковер со стены, яростно набросились на нее и принялись рубить саблями, но лезвия оставляли на скале лишь неглубокие отметины. Всю свою ярость Сулейман обрушил на Айшу. Разве за этой стеной могли находиться коридор или галерея? Это же крутой склон скалы, что возвышается над Кедроном.

Мамелюки торопливо собрали украшения и серебро, бросая все вперемешку в большой мешок, затем подожгли шпалеру. Сулейман вышел первым, крепко держа Айшу за руку. Он осмотрел площадь, ему было не по себе, он словно чувствовал чье-то незримое присутствие.

Пламя разгорелось быстро. В огне корчились и коробились куклы и маски из папье-маше. Какая-то фигурка из воска расплавилась и медленно стекала коричневой слезой по невысокой деревянной подставке. Листы псалтыри тянулись вверх, словно руки в умоляющем жесте. Кипящие пузырьки чернил каплями выступали на пергаменте, скользя сверху вниз по странице, и лопались с еле слышным треском. Из пасти бронзового Пегаса, пустившегося в свой последний галоп, шел пар. По напряженному хребту серо-зеленым потом сочилась патина. В огненной дымке колыхались мускулы, освободившись наконец от металлической сбруи. Морда искривилась в немом ржании. Наконец конь исчез в облаке дыма.

Раздраженный донельзя, Сулейман выкрикнул приказ отступать. К большой досаде своего разведчика, Айшу он оставил на пепелище, она ему больше была не нужна. Ей пришлось повиноваться, чтобы пощадили Мусу, а не то Сулейман грозился посадить его на кол. Кусочки ткани, которые она цепляла на ветки или засовывала в щели между кирпичами домов, привели мамелюков сюда, подтверждая тем самым подозрения кади. Ей оставили жизнь, чтобы сбить с толку противника, прежде всего Вийона.

Мамелюки углубились в улочки, примыкавшие к площади. Они вскочили на своих лошадей и галопом поскакали на восток, по направлению к Кедронской долине, это был единственно возможный путь отхода.

Миновав пустую площадь, Айша подошла к разоренной лавке. Склонившись над раскаленными углями, она что-то высматривала среди дымящегося мусора. Кто-то осторожно взял ее за руку и повел за собой, но она, похоже, ничего не чувствовала. Через несколько шагов ее отпустили, она неуверенно остановилась. Было темно. Монгол зажег свечу и пошел впереди, показывая дорогу.

На рассвете Сулейман и его люди вдоль и поперек обшаривали Кедронскую долину. Они протыкали пиками кусты, стучали саблями по скале, а за их действиями наблюдали растерянные бедуины. Пастухи гнали стада на солнечные склоны холмов, из хижин выходили торговцы овощами, отправляясь на рынок, маленькие оборванцы с криками бежали за всадниками, радуясь такому утреннему развлечению.

Фыркали и лягались лошади, которых стегали хлыстом разъяренные воины. Отряд на полном скаку сбил на дороге не успевшего увернуться нищего. Конь под Сулейманом встал на дыбы. Несчастный малый, отброшенный ударом копыт, покатился по земле. Вжав голову в плечи, он с изумлением смотрел на начальника отряда, который, со всей силы ударив его плетью, пришпорил коня и понесся вперед. Остальные, не замедляя скачки, обогнули нищего и сплюнули, дабы уберечь себя от сглаза. Когда мамелюки исчезли в облаке пыли, бродяга с трудом поднялся и, обернувшись в сторону кустов, засвистел. Из зарослей вышли трое, одетые в лохмотья, и пошли ему навстречу. У них у всех, даже у Айши, головы были обвязаны длинными легкими шарфами наподобие тюрбанов.

Удостоверившись, что отец Поль проводит французов к нужному порту, раввин Гамлиэль решил покинуть Иерусалим как можно быстрее. Корабль, на который рассчитывал сесть Федерико, имея при себе драгоценные, опасные для Рима произведения, поднимал якорь через несколько дней. Гамлиэлю хотелось, чтобы Вийон и Колен присоединились к экспедиции. Коль скоро братство приняло решение удовлетворить требования Гийома Шартье, посланникам Людовика XI здесь делать было больше нечего.

Раввин шагал мимо виселиц, что выстроились вдоль крепостной стены Святого города напротив Дамасских ворот. Стараясь не смотреть на гнивших под солнцем повешенных, он ускорил шаги и заткнул нос. Вокруг почерневшего трупа вился рой мух. Чуть дальше, у самого подножия виселицы, вдова махала метлой, отгоняя ворон, которые отлетали и тут же снова возвращались, не желая оставлять в покое свою жертву. Гамлиэль подошел к ней и пробормотал слова молитвы, которую надлежало читать над покойником. Женщина протянула ладонь, и он положил в нее один обол. Она была молода. Полуразложившееся тело ее возлюбленного болталось на веревке, мышцы были сведены судорогой, будто он еще отбивался от палачей. Внезапно внимание раввина привлекло красное пятно, которое резко выделялось на фоне серой стены. Черты лица были уже неразличимы, в глаза бросался лишь кусок красной ткани. Из губ Гамлиэля вырвался крик отчаяния: он узнал шарф цыгана.

Во дворе почти не чувствовалось дуновения ветра. Облокотившись на край колодца, Федерико наблюдал за погрузкой повозок. Брат Медар нервно подпрыгивал и топал ногами, дергал за бечевки, которыми были обмотаны тюки, и кричал погонщикам мулов, что лишь приспешники Сатаны могли так плохо завязать узлы. Флорентинец увлажнил щеки смоченным в воде платком и вновь погрузился в чтение описи. Рукописи упакуют в самый последний момент, а пока они мирно лежат в подвале капеллы. Сейчас брат Медар складывает в ящики совсем другие вещи: поддельные клейма о привилегиях, фальшивые свинцовые печати цензоров, гарнитуры, комплекты шрифтов (легкие изъяны в них помешают идентифицировать печатников, таких как Фуст, чьи шрифты прекрасно известны инквизиторам), кислоты, позволяющие искусственно старить чернила, резервуары и решетки из перфорированной бумаги с опознавательными знаками дофина или с изображением лиры — эти метки помогут запутать следы. На всех ящиках имелся оттиск герба Медичи, окруженный каббалистическими символами. Гербы станут свидетельством поддержки могущественных покровителей, а письмена на древнееврейском отвлекут внимание таможенников и жандармов, направив их по ложному следу, ведущему далеко от Италии и Франции, за моря, к Святой земле, где они не имеют ни силы, ни полномочий.