Рафаэль Жерусальми - Братство охотников за книгами

— И что, последнее изъявление воли Господа нашего ты держал в руках?

Раввин уверил его, что так оно и есть. Он объяснил, что братство тщательно проверяет подлинность каждого документа. Именно этим целыми днями и занимаются монахи под присмотром брата Медара, набожные школяры в Цфате, ученые Платоновской академии, основанной Медичи в окрестностях Флоренции. Охотники за книгами обязаны неопровержимо подтверждать любую информацию, ибо тома, которые хранятся здесь, в «подземном Иерусалиме», — не библиографические трофеи. Это оружие.

Гамлиэль улыбнулся Франсуа и Колену ободряющей улыбкой. Однако приветливое выражение его лица нисколько их не успокоило. Колен, который никогда в жизни не видел столько евреев, спрашивал себя, как к этому отнесется Шартье. Вряд ли епископ обрадуется, заполучив в союзники Парижской епархии тайную Иудею с ее кознями. А Франсуа не терпелось проникнуть в храм с порфирными колоннами, побеседовать со старыми переписчиками, седобородыми мудрецами, философами. И — почему бы и нет? — поговорить с ними о поэзии. Место к этому мало располагало. Пещера походила на бандитский притон. И даже хуже — на шпионское гнездо. Здесь держали в заложниках слова Христа.

В нескольких футах над ними мирно спал верхний Иерусалим. Маленькая площадь, вымощенная гранитными плитами, давно опустела. И даже охранявший ее молодой человек покинул свой пост: перед ним мелькнула какая-то тень, и он пустился за ней в погоню. Выбрав ту же улочку, по которой днем пришел на площадь отец Поль, он передвигался осторожно, вдыхая теплый воздух, слегка касаясь фасадов домов, ловя малейший звук. Но ничего не было слышно: ни кошачьих воплей, ни шороха крыс, которые по ночам пробирались вдоль стен целыми стаями. Как будто улице завязали рот платком, подавив любой звук. Обычная, даже привычная здесь тишина не имела ничего общего с этим абсолютным отсутствием всякого шума. Чувствуя невидимую опасность, молодой человек ускорил шаг. Он споткнулся о каменный столб возле арки большого здания. И тут же горячий, как ожог, удар сабли рассек его тело. Падая, он успел заметить злобное выражение лица нападавшего, а за шлемом, блестевшим в свете луны, — тускнеющее звездное небо. Из арки появились мамелюки и уволокли труп. Сулейман и его люди, крадучись, пробрались к площади и окружили ее. Разведчик-сарацин осторожно ходил от дома к дому, припадал ухом к дверям или, приподнявшись на цыпочки, пытался что-нибудь разглядеть через щели в ставнях.

Лежа ничком на крыше и затаив дыхание, за происходящим наблюдал часовой-монгол. Выждав удобный момент, он издал протяжное мяуканье и прислушался. Почти тотчас же в ответ раздалось другое мяуканье, короткое и резкое. Сигнал тревоги был услышан.

Две юные девушки принесли чай, миндальное печенье и сухофрукты. Вийон и Колен беседовали со своими соседями по столу, которых, как ни странно, очень обеспокоило недавнее обострение отношений Людовика XI с провинциальными баронами и герцогами. Похоже, они были хорошо информированы об угрозах его короне со стороны Карла Смелого, Иоганна I (герцога Клевского) и Пьера д’Амбуаза. Более того, они утверждали, что королю следует опасаться собственного брата, герцога Беррийского. Франсуа полагал, что, высказывая эти весьма осторожные замечания, его собеседники требовали гарантий. Какой смысл подписывать договор с Парижем, если город осажден? Возмущенный, он вскочил с места: он был сыт по горло этими инсинуациями, сплетнями и интригами. Они с Коленом — посланники законного, сильного короля и ни на минуту не сомневаются, что он способен дать отпор всем этим заговорщикам и мелкопоместным дворянам. Не для того они проделали столь долгий путь, чтобы выслушивать советы по управлению страной. И от кого? От наемников, которые живут в собственном городе, зарывшись в груду нечистот? От представителей народа, которым помыкают вот уже столько веков, а он не оказывает ни малейшего сопротивления? Хороши советчики, нечего сказать!

Колен насторожился, готовый дать отпор. Но аудитория притихла, внимательно слушая Вийона. Гамлиэлю, похоже, даже понравилась такая горячность. Между тем Франсуа продолжал ораторствовать:

— У доброго короля Людовика и так слишком много министров и оружейников. Мы пришли сюда не за алебардами и пушками. И не за пустыми разглагольствованиями!

А за книгами, — добавил он про себя, удивившись этой странности. Только за книгами? Нет, Вийон нисколько не сомневался в силе слова. В типографии Фуста он видел, как работают тяжелые печатные станки, как они, страница за страницей, книга за книгой, без остановки наносят краску, покрывают текстом гладкую поверхность тонкого пергамента. Но он также видел Шартье. Козни епископа заставили Франсуа сомневаться в своей миссии. Какой смысл печатать множество научных и философских трактатов, од и басен, если церковники и правители решают, что мы будем читать, а что нет? А еще — что нам надлежит думать. Вийону это было известно лучше, чем кому бы то ни было. Его собственными стихами то восхищались, то возмущались, и это зависело от того, в каком настроении пребывали сильные мира сего.

И вот теперь, в этом зале, его гневные речи, пожалуй, нравились присутствовавшим и никого не шокировали. Ему казалось, что он выглядит глупо, совсем как некогда в светских салонах, когда его сатиры развлекали придворных, очарованных их лукавством и двусмысленностью. Если бы он сейчас не разгневался, Гамлиэль, наверное, был бы разочарован. Он, похоже, и рассчитывал на эту пылкость и бунтарский дух. А еще на вспыльчивость Колена. Оба француза — ровня охотникам за книгами. Тоже инакомыслящие, как и они. Тоже люди вне закона.

Франсуа уже сожалел, что высказал вслух то, что было у него на сердце. В дальнейшем следовало действовать осторожнее. Ему пока недоставало деталей, чтобы полностью сложилась картина, и он смог нанести удар. Словно внезапно успокоившись, он сел на свое место. Кажется, Колен его понял и тоже больше не выказывал враждебности.

Полагая, что гроза миновала, один из присутствовавших, молодой порывистый парень, попросил слова. Он поклонился пустому креслу главы братства, словно ожидая его одобрения. Но разрешение начать речь дал ему Гамлиэль. Молодой человек говорил быстро и очень громко, как будто присутствовавшие, все старше его по возрасту, были глуховаты. Пожалуй, у него были основания напрягать голос: отец Поль, развалившись на стуле, мирно подремывал с улыбкой на губах. Что утвердило Франсуа во мнении: настоятелю наплевать на весь этот маскарад. Он здесь совсем по другому поводу, о котором Франсуа и не догадывается. Что знает он такого, о чем еще не ведает Вийон?