Рафаэль Жерусальми - Братство охотников за книгами

А эти слова — не что иное, как сомнения и вопросы, непозволительные для приверженцев строгих догм. С помощью дерзких комментариев к текстам Луки, которые Вийон напишет собственным пером, братство хотело побудить к действиям тех, кто в Англии, Праге или Пфальце пытался реформировать Церковь. В чешских гуситах, в оксфордских прелатах Иерусалим видел союзников куда более верных и надежных, чем ученые-гуманисты. Их доктрина не расходилась с заповедями Моисея. Но этих ревностных христиан инквизиция подвергала таким же преследованиям и гонениям, как и иудеев.

Братство могло бы обратиться к одному из своих ученых и произвести на свет какую-нибудь правдоподобную фальшивку. Но глава братства полагал, что только истинный христианин, пострадавший от власти священников, сумеет найти нужные слова, разговаривая с людьми, которые сегодня борются с папской тиранией. Он долго искал подходящего человека среди строптивых монахов, священников-раскольников, всевозможных мистиков, но ему не могло прийти в голову, что такого человека епископ Парижский поднесет ему на блюде. Причем с молчаливого согласия короля Франции.

Вийон отказывался обмакнуть перо в кропильницу и осквернить ее ради распрей, которые не имели к нему никакого отношения. Тем более он не собирался действовать в интересах тех, кто лишил его свободы. Но если хорошенько поразмыслить, возможно, для него это шанс, который нельзя упускать. Ему представляется случай кое с кем расквитаться, снискав доверие своих тюремщиков. В конечном счете разве он не мечтал о таком покровителе, как Иерусалим? Тайном защитнике, требующем не преданного повиновения, но, как раз напротив, неподчинения.

Франсуа склонился и, почти уткнувшись носом в чистый лист, принялся торопливо выводить неразборчивые строки. «Величит душа Моя Господа», — говорит Мария в Евангелии от Луки. Франсуа, не поднимая головы, заполнял буквами страницу. Он знал, что эти строки передадут главе братства. «Низложил сильных с престолов и вознес смиренных». Авиафар вытянул шею, силясь разглядеть комментарии. Но он не видел, как Вийон пытается скрыть усмешку, против его воли появившуюся на губах. Отосланный в дальние края, Франсуа сидел в темном гроте под неусыпным надзором и чувствовал себя таким свободным, как никогда прежде.

Ибо, по словам Иисуса в Евангелии от Луки: «Может ли слепой водить слепого? Не оба ли упадут в яму?»

Завершив дела, торговцы закрыли лавки и отправились по домам. Федерико, переодевшись в халат, зажег две сальные свечи и удобно устроился за столом. Он долго болтал пером в чернильнице, не решаясь его вынуть, словно оттягивал минуту, когда придется им воспользоваться.

Гийом Шартье пребывал в ярости и о своем недовольстве сообщил через Медичи. Обещанные книги так и не прибыли. Епископ Парижа угрожал поместить Фуста и его зятя в Шатле, сожалел, что вступил в сговор с иудеями, говорил о мщении, чуть ли не о Крестовом походе. Братство как можно скорее должно снарядить новый обоз. Но на то, чтобы собрать нужное количество книг, требовалось время.

Федерико не имел никаких известий о грузе, предназначенном для французского двора. Последним, кто видел отряд, был один еврей из Валанса, но и это — больше месяца назад. С тех пор вестей не было. Почтовый голубь прилетел без письма. Судя по кольцу на лапке, он был из числа тех птиц, что путешествовали с Коленом. Ни один разведчик не нашел следов маленького отряда, словно людей и повозки поглотили зыбучие пески.

Федерико подождал месяц, пока не стало очевидно: миссия потерпела неудачу. Тянуть время больше было нельзя. Когда наконец он решился коснуться бумаги кончиком пера, в зарытые ставни лавки еле слышно постучали. Он крепче затянул пояс халата и пошел открывать.

Скрюченный старик в черном кафтане протянул руку за милостыней. Федерико бросил ему монетку и хотел уже захлопнуть дверь. Но она вновь распахнулась от сильного толчка. Воздух стремительно рассекла сжатая в кулак рука. Федерико ловко увернулся от нее и ребром ладони ударил нападавшего по горлу. Тот покачнулся, схватившись за шею и задыхаясь. Но когда Федерико собирался нанести следующий удар, ногой в живот, на него набросились трое, размахивая дубинками. Он упал на колени, обхватив руками голову. На него накинули какую-то тряпку, сунули в рот кляп и связали; он почувствовал, как четыре пары рук подняли его и понесли по улице, будто старую перину.

Очнулся он посреди просторной комнаты. Руки его были связаны за спиной цепью, стянутой на груди. Возле него стояли два стражника. А напротив сидел и язвительно улыбался тщедушный пожилой господин. У него было бледное и, пожалуй, даже приятное лицо. Он с любопытством разглядывал книготорговца. Когда человечек поднялся, Федерико понял, что вопросы задавать бесполезно: на нем было белое одеяние с широкими рукавами, а на груди — алый крест инквизиции.

Федерико украдкой разглядывал комнату, намечая пути бегства. Двери и окна были заперты. Он мог бы броситься вперед и опрокинуть два канделябра, которые стояли на массивном столе, отделявшем его от прелата. Но внезапно взгляд его остановился. В углу зашевелилась какая-то тень, медленно придвинулась к свету. Теперь можно было хорошо рассмотреть ражего детину в грязных лохмотьях, заросшего волосами, в дырявом капюшоне, опущенном по самые брови. У него были темные круги под глазами, а в зрачках пылал отблеск свечи. На пленника он старался не смотреть. Встав подле инквизитора, он что-то прошептал ему на ухо, указывая на Федерико. Старик кивнул и сунул ему в руку кожаный кошель. Доносчик почтительно поклонился и торопливо спрятал награду в карман. Обойдя стол, он направился к выходу. Федерико не удостоил его ни единым взглядом, хотя и узнал.

Не поднимая головы, Колен сбежал по лестнице и выскочил из дома. Он несся со всех ног по пустынным улочкам. Наконец-то он отомстил. Теперь очередь Федерико отведать тюрьмы.

Айша сокрушалась. Франсуа совсем забыл про нее, ночи напролет он что-то читал, а днем набрасывал тексты лжепроповедей, составлял лжетолкования, в задумчивости покусывая перо. Временами он бросал на нее нежные взгляды, а после бурных объятий перед самым рассветом расслабленно вытягивался рядом, не говоря ни слова. Молчание тяготило ее. Ей, безмолвной жрице пустыни, внезапно понадобились слова и нежные признания. Но она не решалась заговорить первой. Молчание Франсуа удручало ее не потому, что она сомневалась в его любви, — она знала, что он что-то от нее скрывает. И потом, он вновь начал пить.

У Айши было ощущение, что она потерпела неудачу, не выполнила задание. Ей надлежало быть цепью, связывавшей Вийона. А после отъезда Колена она должна была стать доверенным лицом Франсуа. Во всяком случае, Гамлиэль на это рассчитывал. В качестве платы за услуги ей обещали свободу. А на самом деле ее держали в заложниках, как и Франсуа. Но ведь он никогда не был рабом. Тогда почему же он столько делает для братства? И ни слова жалобы, ни возражения. Каждый понедельник гонец уносил стопку исписанных листков. Он возвращался ровно через неделю, задыхаясь от долгого бега, и приносил комментарии Гамлиэля, его поправки, исправления. Раввин зачеркивал, выскабливал, вносил изменения. А Вийон возмущался и пылал гневом. Он всегда открыто высказывал все, что у него на сердце. Но Гамлиэль преподавал ему науку говорить намеками, обучал искусству недосказанности, раскрывал тайны риторики. Франсуа прилежно постигал это мастерство — он собирался победить врагов их же собственным оружием. И здешних, и тех, что в Риме, всех святош и интриганов, которые уверены, что могут подчинить его своей воле. Но в текстах, сокрушавших догмы, он воздерживался от категоричных утверждений, и цензорам не к чему будет придраться. Он сеял сомнения, строил предположения, отрекался от своих слов, искушал, указав выход, и тут же снова отступал, оставляя читателя в недоумении, в неопределенности, не уверенным в своих убеждениях. Зернышко сомнения, принесенное ветром, всходит лучше, чем истина, которую старательно сажают в распаханную землю, поливают и удобряют. По крайней мере, в это верит Гамлиэль. Пусть он и дальше верит.