Рафаэль Жерусальми - Братство охотников за книгами

Что бы об этом ни думали Иерусалим и Медичи, положение вещей изменят именно стихоплеты, а не ученые и философы. Гуманисты — всего лишь римские папы нового типа, они так же отправляют богослужение, с помощью интриг добиваются факультетских кафедр и пожизненной ренты, все как у церковников. Мэтр Вийон не мог бы сказать, какие времена грядут: лучше или хуже, чем сейчас. Но наверняка там будет недоставать тенистых уголков, где мог бы укрыться свет, то есть поэзия. Никакое чудесное завтра не принесет иного спасения, нежели то, которое можно получить прямо сейчас. Значит, и действовать нужно прямо сейчас. Именно для того, чтобы спасти поэзию.

Айша поставила на стол миндаль и сушеные фрукты. В пещеру проник тонкий луч солнца. Авиафар нервно вышагивал из угла в угол. Француз снова был пьян. Он уже опустошил два кувшина финиковой водки, а третий, полупустой, Авиафар успел выхватить из рук Франсуа, опрокинув при этом корзинку с фруктами. Побагровев от гнева, Вийон резко вскочил, заставив Авиафара отпрянуть к стене. В руке юноши, словно по волшебству, блеснул кинжал. Авиафар носил свой клинок не в ножнах, а в рукаве, чуть выше локтя. Стоило лишь тряхнуть предплечьем, и оружие оказывалось в кулаке. Франсуа была хорошо знакома эта вспышка молнии, направленная сейчас прямо на него. Он не раз видел ее отражение в зрачках противника. В последнее время Вийон разбирал с Авиафаром так много древних текстов в книгах и пергаментных свитках, что совершенно забыл: этот прилежный молодой человек — превосходный воин, который всегда настороже. У щеки просвистел клинок, и кинжал вонзился прямо в кувшин. Из него хлынула струя ароматного напитка. Франсуа обернулся, зияющий кувшин сочился жидкостью, как заяц со вспоротым брюхом — кровью. Нервно засмеялась Айша, явно ожидавшая худшего. Она даже захлопала в ладоши: Франсуа сегодня и так много выпил.

Авиафар сел, безмятежно улыбаясь. Он был рад, что Франсуа вспылил. Ведь братство, держа его на привязи, рассчитывало получить не комментарии к Евангелию, не хитроумные памфлеты. Они ждали, что он разорвет путы, бросит вызов. В отличие от какого-нибудь Фуста или Шартье, Фичино или Гамлиэля, Вийон — человек без роду и племени, он может действовать самостоятельно. Рано или поздно он решит, что пора. Глава братства делал ставку на неукротимый, порывистый нрав француза, он не сомневался, что в нужный момент Вийон выпустит стрелу. Это будет одиночная стрела, и лук, из которого она будет выпущена, Рим отследить не сможет. Если бы из Флоренции или Иерусалима стреляло сразу много лучников, найти их было бы гораздо проще.

Только вот Авиафар опасался, что хитрость обернется против тех, кто ее задумал. Но главное (он боялся себе в этом признаться), ему было жаль несчастного Вийона, которым каждый манипулировал в своих целях. Если он не оправдает надежд, никто не придет ему на помощь. А что станет с Айшой, когда отпадет необходимость в ее услугах?

Его размышления прервал шум шагов. Авиафар поспешил к выходу из пещеры. По склону, помогая себе посохом, торопливо карабкался пастух-ессей. Появившись на пороге, человек из Кумрана, бурно жестикулируя, резким голосом произнес несколько коротких фраз. Авиафар перевел Франсуа новость об аресте Федерико. И добавил, что случилось это три недели назад, но послание получено только что: его принес почтовый голубь. Возможно, попавший в руки палачей флорентинец уже мертв.

Вийон с трудом мог представить себе элегантного книготорговца изнемогающим под пытками. Наверняка выпутается.

— Это изворотливый плут и отъявленный лжец.

Авиафар перевел слова Вийона пастуху, думая его успокоить. Но тот лишь бросил суровый взгляд на Франсуа и что-то быстро ответил. Авиафар побледнел, он был в таком замешательстве, что не сразу начал переводить. А когда наконец заговорил, казалось, и сам не поверил тому, что произносит. Кумранский пастух хорошо знал Федерико и часто давал ему приют. Тот приезжал сюда изучать тексты, спрятанные в окрестных пещерах. Читал их на греческом, на древнееврейском, на арамейском. Каждое утро, как предписывает Святая Тора, совершал ритуальное омовение — в каком-нибудь пересыхающем ручье, впадающем в Мертвое море, накидывал на голову и плечи покрывало — талес, надевал на левую руку и на лоб филактерии и молился.

Склонившись над столом, чуть ли не уткнувшись носом в лист бумаги, секретарь один за другим записывал вопросы дознавателя. Не обращая внимания на крики и стоны жертвы, он чертил маленький крестик, отмечая, что обвиняемый не ответил. При допросе присутствовали три священника. За реакцией пленника они следили с равнодушным видом. После каждого вскрика, после каждой судороги о чем-то тихо переговаривались, потом знаком показывали палачу, следует ли причинить больше боли или выдержать паузу.

Связанный Федерико сидел в массивном деревянном кресле. Напротив, на видном месте, были разложены блестевшие при свете факела пыточные инструменты: щипцы разных размеров, молотки, иглы. В железном котле на треножнике краснели горящие угли. Палач двигался нарочито медленно. Он раскалил щипцы докрасна, не отрывая взгляда от танцующих языков пламени, что лизали металл. Достав инструмент из огня, он принялся размахивать им в воздухе, присматриваясь к жертве. Он не торопился. Каждая часть тела, на которую падал его взгляд, начинала пылать, словно уже была стиснута раскаленными щипцами. Затем он долго, не прикасаясь к коже, водил своим инструментом вдоль тела жертвы, от бедер до груди. И вдруг ухватил и схватил щипцами правый сосок. Ни один мускул на его лице не дрогнул, а глаза были невидяще устремлены вглубь камеры. Зашипела, обугливаясь, плоть. Пронзенный нестерпимой болью Федерико затрясся всем телом. В венах вскипала кровь, вот-вот взорвется мозг. Но к чудовищному запаху горелого мяса примешивался другой запах: из беззубого рта истязателя шел явственный алкогольный дух. И этот запах алкоголя был единственным признаком, указывавшим на человеческую природу беспощадного палача. Претерпевая смертные муки, выгнувшись всем телом и откинув голову назад, флорентинец старался не отводить взгляда от мучителя, смотреть в его мутные неподвижные глаза, а на губах кривилась издевательская улыбка: словно они, каким бы безумием это ни казалось, были союзниками. Щипцы разжались, выпуская жертву, и палач отошел в угол комнаты. Он вернулся с ведром воды и встал перед Федерико, ожидая новых указаний. Получив приказ, плеснул в лицо заключенному ледяной воды, не давая тому потерять сознание. Федерико понимал, что страдания, которые он претерпевает сейчас, — всего лишь начало. Он пытался черпать силу в спазмах мышц, а мужество — в самых потаенных уголках души.