Лаура Спинни - Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

По другую сторону Тихого океана этот последний всплеск смертности зеркальным образом пришелся на Японию. «Поздняя эпидемия», как ее окрестили японцы, чтобы отличать от «ранней» (осенне-зимней 1918 года), началась осенью 1919-го и продлилась до весны 1920 года. 18 марта 1920 года зажиточный японский крестьянин из села Сенай в 500 км к северу от Токио оставил запись в своем дневнике: «Кэисиро простудился и кашляет нещадно. Нынче вот отправился поклониться Унимающему Кашель в храм к югу от деревни Каннондзи и вымолить у него избавление» [61] A. Hayami, The Influenza Pandemic in Japan, 1918–1920: The First World War between Humankind and a Virus, translated by Lynne E. Riggs and Manabu Takechi (Kyoto: International Research Center for Japanese Studies, 2015), p. 175. . Из приписок по обе стороны этой дневниковой записи можно сделать вывод, что Кэисиро – член семьи писавшего, заболевший именно «испанкой». Если так, то ему очень не повезло, поскольку он стал одной из последних зафиксированных жертв той пандемии.

Большинство заболевших «испанкой» переносили ее как обычный грипп, с типичными для сезонного гриппа симптомами – воспалением горла, головной болью, высокой температурой. И весной 1918 года большинство людей переносило грипп без серьезных осложнений и благополучно выздоравливало. До тяжелых случаев дело доходило редко, а до летальных исходов – лишь в единичных прискорбных случаях, в которых не усматривали ничего неожиданного. Ничего не поделаешь, как говорится, грипп каждую зиму уносит толику жизней.

А вот в августе грипп вернулся сразу же в непривычно свирепом обличье. Теперь, начавшись как обычное простудное заболевание, он быстро переходил во что-нибудь более мерзопакостное. На второй волне и сам грипп протекал тяжелее обычного, и пневмонией стал осложняться с пугающей регулярностью. Собственно, большинство летальных исходов были непосредственно вызваны именно бактериальной пневмонией. У пациентов вскоре развивалась острая дыхательная недостаточность, на щеках проступали пятна цвета красного дерева, а через считаные часы нездоровый лиловый румянец распространялся на все лицо до самых ушей, да такой, как писал один американский военврач, что уже и не отличить, кто из них белый, а кто цветной [62] N. R. Grist, ‘Pandemic influenza 1918’, British Medical Journal, 22–9 December 1979; 2(6205):1632–3. .

Врачи окрестили этот жуткий эффект «гелиотропным цианозом» [63] По латинским названиям оттенка лилового ( heliotrope cyanosis ), характерного для соцветий гелиотропа ( лат. Heliotropium ), и синюхи ( лат. Cyanosis от др. – греч. κυανός – синий). . Они уподоблялись виноторговцам из Бордо в детальных описаниях тончайших оттенков цвета, полагая, что малейшее изменение тона румянца на щеках и окраски кожных покровов пациента информативно в плане прогноза. Это мог быть, к примеру, «густонасыщенный сумеречный оттенок красновато-сливового», согласно описанию одного из врачей. Преобладание красного в гамме румянца вселяло надежду на благополучный исход. Если же к красному были «примешаны цвета гелиотропа, лаванды или мальвы», перспективы считались мрачными [64] N. P. A. S. Johnson, Britain and the 1918–19 Influenza Pandemic: A Dark Epilogue (London: Routledge, 2006), pp. 68–9. .

Синюшность переходила в почернение. Первыми чернели пальцы рук и ног, включая ногти, затем ладони и стопы, затем некроз поднимался вверх по конечностям и в конце концов проникал в брюшную полость и грудную клетку. То есть, пока ты еще был в сознании, можно было наблюдать за тем, как смерть начинает тебя пожирать, начиная с кончиков пальцев и подбираясь все ближе к жизненно важным органам. Когда 8 ноября 1918 года Блез Сандрар наведался в дом 202 по бульвару Сен-Жермен, консьержка сообщила ему, что мсье и мадам Аполлинер оба заболели. Сандрар взбежал вверх по лестнице и принялся стучать в дверь. Кто-то его впустил, и он застал следующую картину: «Аполлинер лежал на спине, – вспоминает он. – И он был весь совершенно черный» [65] L. Campa, Guillaume Apollinaire (Paris: Éditions Gallimard, 2013), p. 764. . На следующий день Аполлинера не стало. После начала некротического почернения смерть наступала через считанные дни или даже часы. Горе близких усугублялось чудовищным видом скончавшихся: черные как уголь лицо и руки плюс уродливо вздувшаяся грудь. «Тело разлагалось настолько быстро, что грудь буквально на глазах вспучивалась, да так сильно, что нам пришлось дважды бедного брата чуть ли не утрамбовывать в гроб, – писал один из переживших ту эпидемию. – И крышку гроба после этого мы вынуждены были сразу же опустить и заколотить» [66] Неопубликованное письмо Маргариты Кюн (Margarethe Kühn) Ричарду Коллиеру от 26 апреля 1972 г. из коллекции Имперского военного музея в Лондоне. . Внутри грудной клетки патологоанатомы при вскрытии находили красные, взбухшие легкие, насыщенные вытекшей из полопавшихся сосудов кровью, с водянистой розовой пеной на поверхности. Жертвы гриппа фактически захлебывались собственной кровью, в результате чего, собственно, и наступала смерть.

У беременных грипп пугающе часто приводил к выкидышам и преждевременным родам. У множества людей внезапно начинала хлестать носом и горлом кровь. Уже упоминавшийся крупнейший трансатлантический лайнер того времени с дивно созвучным ему именем «Левиафан» вышел из порта Хобокен в Нью-Джерси и взял курс на Францию 29 сентября 1918 года. На борту было около 9000 военнослужащих, не считая судовой команды и обслуги. Болезнь вспыхнула сразу же после выхода в открытый океан, и через неделю «Левиафан» ошвартовался в Бресте с 2000 больных и почти сотней трупов на борту. Сцены в пути перед глазами пассажиров разворачивались воистину дантовские. Проходы между двухъярусными койками в отсеках для перевозки личного состава были настолько узкими, что медперсонал, ухаживавший за больными, невольно оставлял за собою кровавые следы по всему трюму. Верхние койки больным не годились, и людей в полубессознательном состоянии приходилось рядами укладывать прямо на палубах, которые вскоре сделались скользкими от крови и рвоты. «В ночное время рассмотреть обстановку, чтобы хоть как-то сориентироваться, было невозможно, и для тех, кто днем толком ничего разглядеть не успел или не мог, это был просто кромешный ад, – вспоминал американский солдат, переживший эту трансатлантическую переброску, – и их стоны и крики ужаса приводили в еще большее смятение тех, кто тщетно взывал о медицинской помощи» [67] J. T. Cushing and A. F. Stone (eds.), Vermont in the world war: 1917–1919 (Burlington, VT: Free Press Printing Company, 1928), p. 6. .

Патологические изменения происходили на уровне всего человеческого организма в целом. Говорят, что от больных «испанкой» исходил резкий запах, «похожий на запах прелой соломы» [68] По странному совпадению, похожий запах характерен для фосгена (COCl 2 ), использовавшегося в годы Первой мировой в качестве боевого отравляющего газа, вдыхание которого вызывало в целом похожие на описанные выше симптомы поражения легочных тканей с последующей смертью от удушья. . «В жизни ни до, ни после этого ничего подобного не нюхала, – вспоминала одна медсестра. – Это был ужас, потому что в этом вирусе был какой-то яд». У одних больных выпадали зубы, у других – волосы. У некоторых вовсе не проявлялось никаких признаков заражения, пока они вдруг не валились замертво. Многие впадали в горячечный бред. «Они приходили в крайнее психическое и двигательное возбуждение, – писал один берлинский врач. – Приходилось привязывать их к койкам, чтобы не дать им расшибиться об окружающие предметы, мечась в горячке». Другой врач, парижский, заметил, что делирий, похоже, проявляется, вопреки всякой логике, не на пике горячки, а после перелома, на спаде температуры тела. Он подробно описал, как его пациенты места себе не находили от ощущения близящегося конца света, и множество эпизодов их буйных истерик со слезами [69] C. Ammon, ‘Chroniques d’une épidémie: Grippe espagnole à Genève’, PhD thesis (University of Geneva, 2000), p. 37. . Сообщалось и о самоубийствах пациентов, выбрасывавшихся из окон больничных палат. Причем погибали при столь трагических обстоятельствах не только взрослые, но и дети, просто про взрослых писали, что они «выбросились», а про детей – что «выпали» из окна. В Швейцарии, в окрестностях Лугано, адвокат по фамилии Лаги перерезал себе горло опасной бритвой, а один лондонский клерк вместо того, чтобы выйти на работу Сити, в один прекрасный день сел на поезд до Уэймута, что на южном побережье Англии, и по прибытии туда утопился в Ла-Манше [70] M. Honigsbaum, Living with Enza: The Forgotten Story of Britain and the Great Flu Pandemic of 1918 (London: Macmillan, 2009), p. 81. .