Лаура Спинни - Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Осматривая дома, миссионеры наталкивались на такие артефакты, как ножницы над входными дверями, повешенные там, чтобы отпугнуть злых духов, «или, как знать, может, и в надежде покромсать их на части». В одной из пострадавших деревень двух только что переживших смерть родителей сирот взяла к себе в дом пара, решившая, что раз этих детей болезнь пощадила, то они и для них послужат оберегом. «Когда же эти дети заболели, сперва решили было отнести их в храм и оставить там умирать, – писал Ватсон, – но потом муж с женой сказали, они подобного не выдержат, поэтому детей укутали как смогли и положили на кан [118] Кан – низкая, сложенная из кирпича или глинобитная лежанка с подогревом от проходящего под ней дымохода от печи, издревле использовавшаяся в северном Китае для отопления жилищ. – Прим. авт. в надежде на чудо, которого не случилось, и на следующий же день приемыши умерли».

Ватсон был не вполне уверен, новая это болезнь или та же, что и по осени. Он знал, что в том районе, где находится Ванчиапин, в октябре испанский грипп наблюдался, но в «умеренно тяжелой» форме, да и усугублялся он исключительно скученностью, поскольку родственники из нескольких соседних домов там собирались все в одном доме и спали вповалку на одном кане , чтобы сэкономить сухие стебли гаоляна (сорго), единственного их топлива. В данном же случае симптомы заставляли заподозрить вспышку другого и более страшного заболевания – легочной чумы. Хотя все три разновидности чумы вызываются одной и той же бактерией Yersinia pestis , проявляются они по-разному. Бубонная чума характеризуется давшими ей имя «бубонами» – болезненными набуханиями лимфатических узлов; септическая форма – суть общее заражение крови; легочная же сопровождается острым ознобом и кровохарканьем. При этом именно легочная форма чумы является не только самой смертоносной, но и самой заразной из трех, поскольку может передаваться еще и воздушно-капельным путем.

Первая смерть в Ванчиапине была зафиксирована 12 декабря, но Ватсон выяснил, что в другой деревне того же района еще 28 ноября умерла пожилая женщина, причем с явными симптомами испанского гриппа, включая обильное носовое кровотечение, а не легочной чумы. Согласно местной традиции, тело умершей десять дней пролежало во дворе в открытом гробу, чтобы прибывающие издалека родственники успели отдать покойной дань уважения. «И как раз с того двора, – писал Ватсон, – привез к себе домой в Ванчиапин вязанку дров первый заболевший, и было это прямо перед самым началом его болезни».

Так Ватсон и обнаружил прямую преемственность зимней эпидемии от осенней. Теперь у него были все основания предполагать, что он имеет дело то ли с новой волной, то ли с отголосками предыдущей волны все того же испанского гриппа, но Ватсон не спешил с окончательным диагнозом. Дальнейшее развитие декабрьской вспышки в Ванчиапине заставило его еще больше в этом усомниться по причине высочайшей заразности и столь же высочайшей летальности заболевания. Заражалось около 80 % контактировавших с кем-либо из заболевших, а выздоровевших до сих пор не было зафиксировано вовсе, – и это было намного характернее для легочной чумы, чем для предыдущей, осенней вспышки гриппа. Без аутопсии установить, какая из версий верна, возможным не представлялось, но Ватсон счел неблагоразумным посягать на останки местных. В эпоху Цин посмертное вскрытие было под строжайшим запретом, а консервативные китайцы Шаньси и теперь однозначно сочли бы подобное надругательство над телами своих ближних смертельным оскорблением. Ватсону же, напротив, хотелось войти в доверие к местным, чтобы они не противились введению карантинных мер, а с готовностью и пониманием их соблюдали.

Ватсону с помощниками все-таки удалось с превеликими предосторожностями взять несколько проб мокроты и легочных тканей жертв болезни с помощью аспирационных шприцев. Выдвигаясь с помощниками вверх по склону в противочумных комбинезонах, масках и очках, Ватсон испытывал некоторые сомнения: «Боюсь, что своим видом мы едва ли развеивали веру китайцев в демонов и призраков». Заполучив образцы, медики ретировались, уступив место санитарно-погребальной бригаде, также в защитных масках и костюмах, но уже не с врачебными саквояжами, а с железными баграми для волочения трупов к месту кремации. Ни в одной из добытых столь экзотическим способом проб доктор, тщательно изучив их все под микроскопом, чумной палочки не обнаружил, а вот следы эдемы (отека), характерные для пневмонии вследствие испанского гриппа, в заборах легочной ткани просматривались вполне отчетливо.

К 25 января «новая» эпидемия закончилась, причем две трети ее жертв скончались еще до прибытия Ватсона. Янь Сишань отблагодарил его передачей американской больнице участка земли в Фэньчжоу, на котором она находилась, в безвозмездное пользование, а двух его китайских помощников, участвовавших в опасной экспедиции, наградил орденами за заслуги в борьбе с эпидемией. Губернатор восхищался американскими миссионерами, и те платили ему взаимностью. «Широтой интересов, прямотой и мощью личности он чем-то напоминает Теодора Рузвельта», – изливал лесть в адрес Янь Сишаня один из членов американской миссии в Фэньчжоу [119] A. W. Hummel, ‘Governor Yen of Shansi’, Fenchow, October 1919; 1(2):23. . Впоследствии провинцию будут захлестывать и другие эпидемии, и со временем Ватсон начнет оценивать успехи губернатора на ниве модернизации провинции по собственной мерке: сколько деревень самоорганизовались и ввели у себя карантин при первых признаках новой вспышки? Деталей он нам в своих мемуарах не оставил, но результатами был явно доволен. К 1930-м годам Шаньси считалась образцово-показательной провинцией, а Янь Сишань – идеальным губернатором.

«В Бангкоке, – писал британский журналист Ричард Коллиер, – врач Британского посольства Т. Хейвард Хейз с оторопью наблюдал, как чахнут, засыхают и погибают любовно взращенные им розовые кусты». В португальском горном селении Параньюш-да-Бейра случилось невиданное нашествие сов, которые в этой местности никогда раньше не водились, так что местным жителям ни покоя, ни сна не стало по ночам от уханья и хриплого клекота этих ночных пернатых хищников, рассевшихся по всем подоконникам. А в Монреале тем временем всеми уважаемый знахарь-целитель предсказал страшный мор после того, как небо среди бела дня почернело, но грозой не разразилось [120] R. Collier, The Plague of the Spanish Lady: October 1918–January 1919 (London: Macmillan, 1974), pp. 30–1. .

Страх порождает излишнюю бдительность, быстро перерастающую в мнительность. Люди начинают замечать всякие мелочи, на которые в обычном состоянии не обратили бы ни малейшего внимания, и усматривать в них зловещие предзнаменования; придавать гипертрофированное значение плохим ассоциациям и игнорировать хорошие; припоминать всякие недобрые пророчества, на которые раньше не обращали внимания, считая их абсурдными. Средневековые хроники повествуют о том, что «Черному мору», обрушившемуся на Европу в конце 1340-х, предшествовали целые месяцы самых диковинных напастей и дурных предзнаменований: небывалые тучи саранчи; страшные грозы со «сказочно крупным» градом; ливни из воды вперемешку с лягушками, змеями и ящерицами… Все эти ужасы призваны были свидетельствовать о сгущающейся атмосфере неминуемо надвигающейся злейшей беды – чумы [121] P. Ziegler, The Black Death (London: Penguin, 1969), p. 14. . Все эти грозные предзнаменования, следует отметить, вполне укладывались в рамки господствовавшего в Средневековье представления о миазмах или гиблом воздухе как источнике болезни. К 1918 году микробная теория вроде бы вытеснила теорию миазмов, однако представления Галена никуда не делись, а просто затаились в темных подвалах человеческого сознания, и с наступлением нового мора воскресли и расцвели пышным цветом.