Лаура Спинни - Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

В 1919 году главной темой традиционного карнавала в Рио-де-Жанейро было выбрано наказание свыше, ниспосланное человечеству за грехи его. Возможно, именно актуальность тематики привлекла на улицы города даже больше народу, чем когда-либо прежде. При этом грипп из города даже еще и не до конца ушел, и продолжал собирать жатву загубленных жизней. Но карнавальные песни и танцы как бы отправляли пережитую травму куда-то в вечность, а некоторые группы участников из различных районов города даже дали своим blocos (кварталам) и карнавальным колоннам подобающие моровой реальности имена, такие как «Последний приют Всех Святых» или «Квартал полуночного бдения за чаем». Преображение снизошло на неспящих в ночь с субботы на воскресенье, на пике карнавала. Возможно, метаморфоза была вызвана всеобщей страстной потребностью в катарсисе. Как бы там ни было, наутро газеты сообщали о том, что «небывалая радость» вдруг объяла весь город. «Немного покутили», – скромно недоговаривал один репортер. «Разгулялись по полной! – не скрывал своих чувств другой. – Карнавал начался, и за полночь обычаи и скромность устарели – и были отброшены, сметены буйством цветов и развеяны бледными призраками. <���…> Народ начал выделывать всякую всячину, придумывать всякую всячину – и даже предаваться немыслимой и неслыханной доселе дьявольщине всяческого рода!» [228] Dos Santos.

Подобное же массовое безумие наблюдалось, вероятно, и в Европе на излете страшного «Черного мора» XIV века, о котором Джованни Бокаччо писал в «Декамероне»: «И поступают так не только миряне, но и монастырские затворники: эти себя убедили, что им пристало и подобает делать то же, что делают другие; в надежде на то, что благодаря этому смерть их не тронет, они, нарушив обет послушания, стали ублажать свою плоть, стали распутниками и развратниками».

В Рио же, с его экзотической атмосферой, оказались размыты всяческие границы дозволенного. Сообщалось о массовых defloramentos (дефлорациях) девственниц, следствием чего стало появление на свет весьма многочисленной когорты «детей гриппа». Подобные слухи плохо поддаются проверке, однако историк Сьюэнн Колфилд не сочла за труд поднять архивы и выяснила, что, действительно, непосредственно за эпидемией в Рио последовал резкий всплеск изнасилований, которые на какое-то время даже вышли на первое место по частоте среди всех видов уличной преступности [229] S. Caulfield, In Defense of Honor: Sexual Morality, Modernity, and Nation in Early-Twentieth-Century Brazil (Durham and London: Duke University Press, 2000), p. 2. See also Dos Santos for commentary. . Кто-то был склонен видеть в этом всплеске похабства возмездие свыше за недоданную безвременно почившим ближним любовь, кто-то – пусть и шокирующее, но вселяющее оптимизм проявление неистребимой жизненной силы, побуждающей людей к самовоспроизводству… Ну да и ладно, что бы это ни было, а свидетельствовало это лишь об одном: пандемия близится к концу, а человечество вступает в новую эпоху «мира после гриппа».

Вероятно, наилучшей иллюстрацией «лучших» и «худших» проявлений человеческой природы служат примеры того, что происходило в Бристольском заливе на юге Аляски. Осенняя волна гриппа 1918 года миловала две группы эскимосов – обитателей Алеутских островов на крайнем западе североамериканского континента, куда по суше не добраться, а корабли не заходят, и юпиков Бристольского залива. С алеутами понятно, их защитил естественный санитарный кордон Тихого океана, а вот юпики в Бристольском заливе на восточной оконечности Берингова моря оказались изолированы по иной причине. Залив этот, заключенный между тянущимся от материка на юго-запад и переходящим в Алеутские острова полуостровом Аляска, системой расположенных к северо-западу от него горных хребтов и болотистой тундрой к северу и востоку от него, и сегодня остается одним из самых труднодоступных мест североамериканского континента, а сто лет назад туда можно было добраться только пароходом и далее собачьей упряжкой. Однако в зимнее время Берингово море обычно полностью сковано льдом, и заход с океана заблокирован. Так вот и вышло, что лишь по весне 1919 года, когда ледовые паки начали вскрываться, в Бристольский залив подтянулись первые рыболовецкие шхуны – и все-таки привезли грипп и туда.

«Пейзажи вокруг – воистину арктические, – писала Кэтрин Миллер, прибывшая в Бристол-Бей по разнарядке молодая медсестра из Сиэтла. – Никакой растительности, кроме травы и мха, на бескрайней топкой равнине этой тундры, простирающейся до самого горизонта, куда ни кинешь взгляд» [230] K. Miller, ‘Combating the «Flu» at Bristol Bay’, The Link (Seattle, WA: Alumni Association of Providence Hospital School of Nursing, 1921), pp. 64–66. . Священник, совершивший вылазку на южный берег Аляски двумя годами ранее, однако, усмотрел неброскую красоту и в этом бескрайнем унынии: «В целом обойденная мною страна предстала унылой и голой сверх всякого ожидания, и даже полагаю, что второй такой на всей земле не сыщется, да еще и с таким проклятущим злым климатом; однако же находятся и там великие и даже дивные красоты, а уж в зимнем преломлении часто и вовсе неописуемо чарующие: светозарный лучистый блеск, изысканные переливы лазури и багрянца, которые вдруг обращают щербатый лед и снежные заносы в мрамор, алебастр и хрусталь» [231] H. Stuck, A Winter Circuit of Our Arctic Coast: A Narrative of a Journey with Dog-Sleds Around the Entire Arctic Coast of Alaska (New York: Charles Scribner’s Sons, 1920), p. ix. .

На самом деле Бристольский залив – это еще не Арктика, а субарктический пояс, да и находится он отнюдь не за Полярным кругом. Лето там теплое, хоть и короткое, а вот зимой случаются и сорокаградусные морозы. Южанам там, конечно, неуютно, зато природными ресурсами этот край весьма богат. Реки, впадающие в этот залив, – крупнейшие в мире нерестилища нерки, о чем еще капитан Джеймс Кук догадывался, тщетно ища там в 1778 году вожделенный северо-западный проход в Атлантику. Окинув взглядом устье одной из этих рек, он сразу же представил себе: «Должно быть, лосося там в изобилии, потому как множество их скакало в море на подходе; да и в неводы наши они среди трески попадались» [232] J. W. VanStone, The Eskimos of the Nushagak River: An Ethnographic History (Seattle and London: University of Washington Press, 1967), pp. 3–4. . В море нерка, а на суше – медведи, лоси и северные олени. Юпики – самое оседлое племя среди коренных аляскинцев, а все потому, что кочевать им было ни к чему: все нужное и так сразу за порогом. Именно это в сочетании с природной изолированностью ареала их обитания и являлось причиной крайне редких контактов юпиков с инородцами.

Тысячелетиями их жизнь следовала за круговоротом времен года. В октябре с первым снегом юпики собирались на зимовку в своих деревнях и до весны проедали заготовленные летом и осенью припасы. В апреле–мае, как потеплеет, мужчины выходили охотиться на зверя и птицу, живя в шалашах или (позже) палатках, к июню возвращались в свои деревни на лов лосося, а в августе снова отправлялись на охоту, которая продолжалась до первого снега.