Оливье Гез - Исчезновение Йозефа Менгеле

А Менгеле между тем опять неизвестно где.

За год до этого он пережил трудную акклиматизацию. Менгеле приехал в Нова-Эуропа в начале засушливого сезона, и в этой области никогда не бывало такой жары, как тогда, в конце 1961 года: ни капельки дождя до самого Рождества, ночи знойные, еще душнее, чем в Хохенау у Кругов. Работа была на износ, земли бесплодные, да и с хозяйством своим Штаммеры управлялись как в Средние века – без телефона и электричества.

Владелица фермы, Гитта, внимательно следила за первыми шагами Петера Хохбихлера на кофейной плантации. Он выходил на работу на рассвете и часто уходил позже других сельскохозяйственных рабочих; выносливый, ухаживал за коровами, курами, кобылой и тремя свинками в хлеву-парилке, нестерпимо вонявшем навозом, насвистывая при этом арии из опер Моцарта и Пуччини. Прошел почти месяц, и чета Штаммер, а точнее сказать, Гитта, ибо Геза приезжал домой лишь пару раз, и то лишь на выходные, решили оставить у себя крестьянина, трудолюбивого и до странности самовлюбленного: каждое утро, прежде чем отправиться на пастбища, Хохбихлер опрыскивался одеколоном и подолгу с томным видом рассматривал себя в зеркале, висевшем при входе. Он всегда ходит в шляпе и, стоит какому-нибудь рабочему подойти, надвигает ее так, чтобы она закрывала ему пол-лица; в такой изнурительный зной – в высоких сапогах и рабочей блузе, застегнутой по самый ворот: это что-то наподобие плаща из белой холстины, придающего ему сходство с бригадиром портовых грузчиков. Руки у него странные, ладони и фаланги мозолистые, привычные к труду рукастому, а вот ногти ухоженные, как у богатого набоба будапештского. Он их мыл тридцать раз на дню до самых предплечий, с такой силой тер их черным мылом, как хирург после операции, чтобы заразу не подхватить.

Хохбихлер был пташкой непростой. И ел изящно, и говорил красиво, а кровяную колбасу умел сделать на славу. За несколько дней до Рождества он топором как шмякнул свинью прямо по черепу, да и перерезал ей горло страшным ножом, который сам накануне заточил. Кровь лилась ручьями, так он ее слил в тазики и, сам по локти в кровище, взбивал ее и перемешивал, чтобы не свертывалась, а потом как одержимый давай рыться во внутренностях скотины и, уже весь в крови, вырвал оттуда легкие, почки, печенку и кишечный жир, так что Штаммеры и их батраки с семьями славно всем этим угостились в рождественский вечерок.

Как-то утром, когда он отправился в поле, Гитта зашла к нему в комнату – он-то, вот редкий случай, забыл дверь запереть на ключ, – и порылась в его вещах. Кроме очень аккуратно сложенной и фирменной одежды, она нашла там английский зонтик, сотни долларов в крупных купюрах, газеты и научные журналы на испанском и на немецком, пухлую записную книжку, запертую на висячий замочек, какие-то чертежи, которые она не решилась оценивать, пластинки с операми, книги – имена авторов ни о чем ей не говорили: Хайдеггер, Карл Шмитт, Новалис, Генрих фон Трейчке. Поэтому она и удивилась лишь наполовину, когда случай открыл ей, кто же на самом деле этот Хохбихлер. В ту субботу, 27 января 1962 года, Геза привез из Сан-Паулу толстую ежедневную газету, а на передовице – статья в честь семнадцатилетней годовщины освобождения концлагеря в Освенциме и фотография сияющего молодого доктора из СС, прозванного Ангелом смерти, какого-то Йозефа Менгеле, который до сих пор в бегах. Портрет привлек внимание Гитты, заметившей и пронзительный взгляд доктора, и его мефистофельские брови, щербинку между верхними резцами, немного выпуклый лоб. Она послала старшего сына Роберто за Хохбихлером, которому показала фотографию. Задрожав и смертельно побледнев, тот вышел из комнаты без единого слова.

Тем же вечером швейцарский фермер после ужина, к которому едва притронулся, признался Штаммерам, что, «к несчастью», он тот самый Менгеле, но не совершал преступлений, в которых его «по указке евреев» обвиняет пресса.

Вправду ли или прикинувшись, но чета Штаммер посмеялась над злодеяниями Менгеле и над Освенцимом. В годы войны Геза учился в Германии; ни его, ни будущую жену ничуть не волновали ни депортация евреев из Венгрии, ни массовые убийства, совершенные в конце 1944-го боевиками «Скрещенных стрел» на берегах Дуная, когда расстреливали или живьем сбрасывали в ледяную воду евреев, цыган и противников режима Салаши [26] Ференц Салаши (1897–1946) – основатель партии венгерских националистов «Скрещенные стрелы», союзник Гитлера. В 1944–1945 годах был у власти в Венгрии и считался «отцом венгерского народа». В 1946 году повешен по обвинению в преступлениях против человечности вместе с другими руководителями «Скрещенных стрел». , который они-то умеренно поддерживали. Они ведь тоже пострадавшие: после поражения в 1918 году их родители родом из Трансильвании потеряли свои земли, а сестру Гитты изнасиловали и убили вступившие в Венгрию солдаты Красной армии. После этого их родину-мать оккупировали Советы, вынудившие их эмигрировать и гнить в этой дыре. Им было плевать на обвинения, выдвинутые бразильской газетой против немецкого доктора. Но они хотели покоя.

Ночью они не смогли заснуть: их швейцарский фермер оказался одним из самых разыскиваемых во всем мире военных преступников, правительство Федеративной Германии назначило цену за его голову. Геза в панике носится туда-сюда по спальне, размахивая газетой, точно пылающим факелом. Автор статьи утверждает, что знает из надежных источников: Израиль готовил похищение Менгеле, это операция коммандос, группы мщения, уже похитившей в Аргентине Эйхмана. С «Моссад» станется взять ферму в осаду и убить их малышей, им срочно нужно избавляться от такого постояльца. Геза решил заблаговременно воспользоваться необходимостью съездить в Сан-Паулу и как можно скорее связаться с Герхардом.

Австриец старается успокоить венгра: никто не знает, где скрывается Менгеле, эти газетчики вечно сочиняют невесть что, Штаммеры ничем не рискуют. Скорей уж им впору гордиться тем, что они приютили лучшее научное светило Третьего рейха, взвалили на себя такую драгоценную часть общего дела, которое в конце концов обязательно победит, и для безвестных мадьярских крестьян (дерьма дерьмом, думал Герхард) это неожиданная удача. Штаммер пожал плечами, голос стал тверже: он не имеет ничего общего с этим делом, а Хохбихлер-Менгеле пускай убирается побыстрее. В конце концов Герхард обещает ему это, но сперва он-де должен связаться с семьей заинтересованного лица в Гюнцбурге, «немного терпения, дружище», и тут же предупреждает, похлопав себя по заднему карману брюк: никому ни слова, никакой неловкой отсебятины, нацисты в Бразилии очень могущественны, и пусть только попробует донести – расплата будет страшной: «Геза, подумайте о будущем ваших детей».