Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

— Слишком много, — объявил Алсуфьев. — Двух гоби вполне достаточно.

— Ничего, пусть остается все!

— Но к чему баловать этого китайца? Собственно говоря, здесь не гостиница, так незачем и платить. Решительно незачем.

— Ему эти деньги пригодятся, а мне они на что?

— Глупости! И нам пригодятся.

Он уже и руку протянул, чтобы забрать со стола три гоби. Но тут Виктор сказал тоном, который для Алсуфьева был полнейшей неожиданностью:

— Извините, Павел Львович, в конце концов, это мои деньги.

Взбираясь на гору следом за обиженно хмурившимся Алсуфьевым (тот хотел подняться выше, чтобы оттуда увидеть вершину Рогатой сопки и по ней ориентироваться), Виктор спрашивал себя, правильно ли он поступил. Подумав, он решил, что ему не в чем раскаиваться. Он с самого начала оказывал Алсуфьеву почтение, как старшему, называл его уважительно «Павел Львович». А тот сразу стал его «тыкать». Правда, он ему, Виктору, в отцы годится, так что обижаться на это не стоит. Но в последние дни он уж слишком им помыкает: «Витя, принеси то, Витя, сделай это, сбегай-ка… Витя туда, Витя сюда». Какого черта! Нашел себе денщика! Разумеется, пожилым людям следует угождать, но не слуга же он ему, в конце концов!

Оба молча поднимались на седловину, которую когда-то Коропка, учитель гимназии, где учился Виктор, показывал на карте, объясняя, что маньчжуры называют ее перевалом Нурхаци.

А славный был этот учитель! Одна у него была слабость — преклонение перед героями-полководцами. Говорили, что дома Коропку колотит его жена. Зато на уроках он давал волю своей воинственности. Когда он вел войска в бой, далеко было Сенкевичу до учителя Коропки! А как красочно рассказывал он, например, о молодом маньчжурском князе Нурхаци, объединившем племена чжурчжэней… [8]

Кто знает, быть может, последний в роде император Пу И, получивший власть из рук японцев, уже поставил памятник своему славному предку? И там, высоко на горе, они этот памятник увидят?

Виктор глянул вверх. Но там стоял не памятник, а… живая девушка.

Фигура ее четко выделялась между нависшими над проходом скалами; миниатюрная и стройная, она стояла словно в воротах, такая неожиданная здесь, одетая по-солдатски, с винтовкой в руках. Ветер трепал концы головного платка и пряди черных волос. Ошеломленному Виктору казалось, что девушка смотрит прямо на него. Он подтолкнул Алсуфьева.

— А? Что? — встрепенулся тот, очнувшись от мрачной задумчивости.

— Там, на перевале… девушка… С ружьем.

Но девушки уже не было.

— Ничего не вижу. Это тебе померещилось, — буркнул Алсуфьев. Но лед был сломан, разговор начался.

Потолковали о том, могла ли на перевале и в самом деле оказаться девушка. До ближайшего селения — километров тридцать, до железной дороги — не менее восьмидесяти, а то и все сто наберется. Откуда же взялась девушка, да еще совсем одна?

— Эге, тебе уже везде мерещатся девушки! — небрежно отмахнулся Алсуфьев. — Кровь играет, amico!

Все же дальше они пошли с предосторожностями, часто останавливаясь и прислушиваясь. Но вокруг было тихо, прозрачное солнечное утро казалось таким мирным.

На перевале между валунов они увидели в двух местах остатки костра. Зола была еще теплая и черная.

— Здесь ночевали какие-то люди. Видишь, колья торчат. На костре ужин готовили.

— И костры большущие. Людей было много, целый отряд… Может, Среброголовый?

Алсуфьев с тревогой осматривался.

Приставив руку к глазам, он озирал панораму кудрявых сопок. Раскинувшись внизу, они лежали, как стадо овец, — так округлы были их очертания, и леса покрывали их словно волнистой шерстью. Но Рогатой сопки отсюда не было видно.

— Где же она, черт возьми? Ведь я шел на юг, к ущелью, потом на юго-запад и вдоль реки, потом… Нет, теперь ничего уже не понимаю! Видишь ли, в этих местах я никогда не бывал раньше, — признался наконец Алсуфьев.

— Но вы же уверяли, что сегодня к вечеру мы будем у Люй Циня!

— Это я так, для бодрости, чтобы тебя не пугать…

— Я не из пугливых… Говорите прямо: знаете дорогу или нет?

— Ну, я же тебе сказал, что сбился…

«Еще бы такому с пути не сбиться! И на что ты только годишься, ничтожество!» — мысленно выругался Виктор, а вслух сказал только:

— Как же теперь быть? Надо вернуться к тому месту, где вы сбились с пути.

— К Тигровому броду? К той скале, под которой меня расстреливали? Ну нет, amico, это слишком большое испытание для моих нервов. И, наконец, я убежден, что мы попросту обошли один из отрогов Чанбайшаня. Следовательно, Рогатая — с той стороны и мы взяли верное направление.

— А мне думается, что неверное. Мы идем на юго-восток.

— Рrimо — Рогатая впереди, secundo — Среброголовый за нами, tertio — прекращаю прения!

И Алсуфьев зашагал дальше весьма решительно, чтобы «прекратить прения». Выпрямив узкие плечи, как будто на них красовались эполеты, шагал, как перед строем. «Вот шут гороховый! Наполеоном себя воображает, Наполеоном в Альпах!»

— С чего вы взяли, что именно отряд Среброголового останавливался здесь? А может, это были угольщики?

— Так высоко угольщики не забираются. Здесь же нет деревьев, кто здесь станет обжигать уголь? И, кроме того, помнишь шум, который мы слышали позапрошлой ночью? Мне эти звуки хорошо знакомы. Хоть и за двадцать километров, а головой ручаюсь, это были отголоски жаркого боя! А с кем, скажи, могли там драться? В этих местах есть только один большой отряд… И тут еще совсем свежие следы привала. Вот я тебе и говорю: это Среброголовый. Из всех красных хунхузов самый красный.

Дорога, слегка извилистая, шла теперь по самой середине седловины, лежавшей на горе чуть наклонно, как седло на двугорбом верблюде.

Бежавшие впереди собаки нюхали землю как-то вяло, только по обязанности, не находя, видно, ничего, достойного внимания.

— Смотри! Как думаешь, сколько лет этой штуке?

Они стояли на распутье, где три тропинки разбегались в разные стороны. На скале детски примитивным способом высечено было изображение очень страшного на вид тигра и тут же прилажена полочка с чашкой для жертвенных свечек. Проходя мимо такого «мяо», каждый преклонял колени, прося защиты у бога гор, и жертвовал, что мог, — горсть риса, медную монету, какой-нибудь лоскуток. Если ничего не было, клал на алтарь хоть волос, вырванный у себя или из гривы коня, только бы почтить чем-нибудь божество, чтобы оно не разгневалось и не покарало его.

Алсуфьева заинтересовала надпись, высеченная над мяо.

— Что тут сказано?

Виктор перевел:

— Прохожий, остановись и принеси жертву владыке. Если ты не замыслил зла и сердце твое чисто, иди дальше без страха.

— Любопытно!.. А что там еще увековечено?

Виктор посмотрел на вторую надпись, вырезанную сбоку каким-то острым орудием, и прочел ее вслух: