Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

— Ну а шкура? За шкуру нам бы, как пить дать, уплатили двести долларов!

— Соли у нас нет — как же мы ее сохранили бы. И во-вторых… кто бы ее нес, уж не вы ли? Я лично не берусь.

Эти доводы были так убедительны, что не принять их во внимание Алсуфьев мог только в охотничьем азарте при виде тигра. Но он не хотел в этом сознаться и продолжал вспоминать вслух:

— А тигренок-то! Вырастет великолепный Ван. И, наверное, у него на голове знак Вана. Жаль, что будет бесхвостый…

Разговаривая, оба помнили о том, что их совместное путешествие подходит к концу. Они дали друг другу все, что могли, и продолжения не нужно. Разминувшись с семейством тигров, они спускались все ниже и ниже. Скоро остановятся на берегу Муданьцзяна. «Ну, прощай, мой доблестный Тартарен!» — «Счастливого пути, Павел Львович!» Пожмут друг другу руки и пойдут каждый своей дорогой.

Алсуфьев — в погоню за своей мечтой, через овраг, через водопады. С молоденькой женой Ю он отправится на место боя под Шуаньбао, найдет труп Багорного и похоронит его вместе с его мешком. А ночью явится ему хан Нурхаци, предыдущее воплощение Багорного, и укажет, где живет последний харацин из конвоя Дикого Барона. И он пойдет с ним далеко, в Баргинские степи, до самой советской границы, там будет искать золота, как спасения. Много передумает, много перечувствует, не ведая о том, что японцы уже на могиле Багорного достают из его мешка зашифрованные бумаги, что-то затевают и все это решит судьбу его и Виктора.

А Виктор за озером, за сопкой Рогатой отыщет наконец фанзу, пахнущую целебными травами. Древний старец Люй Цинь с косичкой, как мышиный хвостик, поклоном встретит его на пороге: «Как хорошо, сын мой, что ты пожелал войти под мой убогий кров». И сомкнется вокруг Виктора мир, созданный человеком, не знающим страха, не знающим презрения, мир простой, но полный впечатлений, где все мыслит и чувствует — травы, деревья, птицы и звери, где живут в полном согласии любимцы Люй Циня, веселый бурундучок и огромный шетинистый кабан Звездочка.

А маленький Ван в это время будет пожирать мясо убитых животных и расти. Окрепнут у него мускулы, отрастут когти и клыки.

Через несколько дней рана зажила. И тигренок забыл о ней. Он даже, как и сестра, играл тем куском своего хвоста, что остался на поле битвы. Этот пушистый и длинный хвост напоминал зверька, который крадется к белым барсучьим костям.

В новой пещере, куда они переселились после стрельбы у Тигрового брода, было тепло. Даже в самые холодные ночи холод здесь не ощущался, и, что самое удивительное, в пещере чем глубже, тем было теплее, особенно в самом конце ее, где в скале была расщелина. Из этой расщелины бил горячий пар, оседая каплями на каменном своде и стенах.

Тигрица и детеныши спали на устилавшем дно пещеры навозе горных коз. Он был в добрый метр толщиной, накоплялся тут, верно, в течение многих веков, и нижние его слои уже окаменели.

На той высоте, где находилась пещера, жили только дикие козы да орлы-ягнятники. Только один раз покой тигрицы был нарушен, — это когда из-за скалы над ущельем выглянули две головы. Тигрица-мать долго потом ходила вокруг пещеры, обследуя местность. Но время шло, следы выветрились, и ничего не случалось такого, что могло бы внушить сомнение в безопасности их нового логова.

Однако здесь были и неудобства — до воды далеко и еще гораздо дальше до тех мест, где водилась добыча.

Мать подолгу пропадала в тайге, оставляя тигрят одних. Из тайги приносила мясо, иногда еще живое, и какие-то незнакомые запахи. Придя, она всегда начинала кататься по земле, как бешеная, чтобы раздавить о камни клещей и мошкару, облепивших ее тело, а больше всего уши и баки. После таких упражнений вся голова у тигрицы сочилась красными капельками, как будто она ее окунула в вишневый или клюквенный сок. И малыши слизывали кровь, не понимая, что случилось с матерью, — ведь здесь, в разреженном воздухе высокогорной местности, не водилось насекомых, этого бича тайги.

В отсутствие матери тигрята все чаще выбирались из пещеры и бродили по окрестностям, уходя за несколько километров.

Они видели зеленый мир внизу, и оттуда долетали теплые порывы ветра, несшие с собой запахи каких-то неведомых существ, незнакомой жизни.

Видели, как седоватые легкие туманы стелются по зубчатым вершинам гор, видели головокружительные прыжки косуль, видели и орла-ягнятника — его гнездо было на самой вершине перевала, под нависшим выступом скалы. Это от него в страхе убегали козы. Тигрята приседали на задние лапы, оскалив зубы и выпустив когти, как только черная крылатая тень падала на землю и огромная птица появлялась в воздухе над ними, паря на неподвижно распростертых крыльях — только слышен был громкий шелест леток. На глазах тигрят хищник этот однажды упал сверху на козла и столкнул его в пропасть. Потом слетел туда и сам, описывая в воздухе спираль, и, подскакивая, подошел к убитому, чтобы его расклевать и остатки унести к себе в гнездо.

Раз они наткнулись на целое козье семейство. Самец стоял на страже, стройный и бдительный. Коза лежала в яме на мху, а козлята паслись рядом.

Ван нервно замотал обрубком хвоста, возбужденный близостью добычи, оглянулся на сестру. Та притаилась, не проявляя никакой охоты к нападению. Она была красивее Вана, но не такого мощного сложения и не так отважна, как он, — все старалась брать хитростью и коварством.

Ван, не дождавшись ее, стал сам подкрадываться к козленку. Полз, не сводя глаз с его тонкой, хрупкой шеи.

До цели оставалось только два-три метра, и Ван уже весь подобрался, готовясь прыгнуть, как вдруг козел учуял его. Стремительно обернулся да как свистнет, как затопочет копытами! Вся семейка сорвалась с мест и замерла в ожидании, чтобы при втором сигнале пуститься наутек. Но козел, наклонив голову, с разбегу ударил Вана рогами так, что тот, и мяукнуть не успев, кубарем полетел вниз. Ударился о карликовое деревцо и свалился в кусты. Это его спасло. Упади он с такой высоты на камни, с ним было бы кончено и сестра уже ничем не могла бы ему помочь.

Теперь же она его лизала и тормошила до тех пор, пока Ван не встал, весь побитый. Голова у него кружилась, ему трудно было двигаться.

Мать только вечером отыскала их по свежему следу. Оба спали на дне расселины. Она обнюхала их и легла рядом так бесшумно, что они и не услышали.

Проходили знойные дни лета, только по временам сменяясь дождливыми. Юго-восточные муссоны приносили ливни, маньчжурские ливни, пестревшие всеми цветами радуги. После них все освежалось, тянулось вверх и жило полной жизнью. Весело вставали зори над землей, насыщенной теплом и влагой. Шумела всласть напившаяся зелень в лучах полуденного солнца, вскипала и пенилась буйным обилием новых побегов, пышным цветом, ароматом бурлящих в ней созревших соков.