Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

Второй злобно огрызнулся и, видно, очень крепко, потому что первый гневно заревел, и оба стали мелкими шажками подходить друг к другу, не переставая вызывающе фыркать. Приплясывая от злости, они так взрыли копытами вереск вокруг себя, что обнажилась земля, и грозили друг другу рогами. Казалось, сейчас они сшибутся и один из них упадет мертвым. Но этого не случилось — они только еще раз воинственно заревели и вернулись каждый к своему стаду, торжествующе трубя — пусть знают, мол, кто здесь хозяин.

Силы вожаков были равны, они давно это знали и вовсе не хотели меряться ими. Дело шло о престиже. Если бы они вступили в бой, они только пострадали бы от этого, потому что молодые олени, вертевшиеся около каждого стада, уже подбирались к их подругам. Надо было поскорее шугнуть их. И молодые нахалы отступили, но из своего укрытия стали громко поносить двух старых эгоистов, а те не могли оставить брань без ответа — и тайга загудела вся голосами оленей, полными боли, тоски, неудовлетворенной страсти, а стократное эхо вторило им над озером и лесной чащей.

Вдруг в этом многоголосом хоре послышалась тревога, смятение.

Посреди верескового луга шел олень-одиночка. Шел неторопливо, ничуть не прячась, сильный и отвратительный на вид. На голове у него торчал только один рог, длинный и острый, как шило. Второй рог был согнут к шее, как будто он схватился им за свою гриву.

Этот калека был грозен, несмотря на то, что лишен раскидистых, ветвистых рогов. Такие рога, правда, в драке сплетаются с рогами противника, но редко наносят смертельные удары.

А у оленя-одиночки был только один рог, но такой, что пробивает насквозь. И он, шагая, угрожающе потрясал своим шилом — видно, это был известный в тайге разбойник.

Шел, сердито фыркая, и, услышав это фырканье, притихли обеспокоенные олени. Так усмирил он всех и, оставшись один среди поляны, в мертвой тишине вертел головой то вправо, то влево — есть ли, мол, охотник сразиться? Кто отважится?

Ван не очень-то разбирался в том, что происходило. Все его внимание было сосредоточено на олененке, который беззаботно пасся неподалеку. И Ван стал к нему подкрадываться.

Он был уже на полдороге, когда позади, там, где оставалась его мать, заревел олень.

Ван не сразу сообразил, что случилось. В первое мгновение ему почудилось, что мать его стала оленем, — это было ужасно!

Она, как олень, откинула голову, словно кладя на спину раскидистые рога, и из пасти ее вместо обычного мягкого горлового рычанья послышалось протяжное басовое «о-о-оа».

Это мать так приманивала однорогого, и тот быстро обернулся на призыв, затем ответил сердитым презрительным фырканьем. Тигрица тоже зафыркала.

Олень двинулся в ее сторону, криком требуя, чтобы невидимый противник вышел из зарослей на открытое место. Но тигрица только стучала хвостом по ветвям, делая вид, будто пробирается к нему сквозь кусты, и продолжала его дразнить. Не на шутку разъярившись, олень уже рыл копытами землю и заревел так, что олененок кинулся с перепугу в сторону, прямо на Вана. Ван одним скачком метнулся в воздух так, как недавно у него на глазах сделала мать, атакуя кабана на болотце, — и олененок распростился с жизнью.

Ночную тишину прорезал звук, перед которым в тайге все трепещет. Это тигренок, упершись лапами в первую свою добычу, возвещал, что отныне он могучий владыка лесов Ван. Что народился Тигр.

Однорогий олень исчез мгновенно. Ведь нет на свете никого проворнее испуганного оленя.

Тайга замерла на миг, затем поднялся переполох. Оленихи и оленята кинулись бежать, да так, что у них селезёнки ёкали, а старые олени уходили в чащу незаметно, искусно выбирая тропинки.

Тигрица была зла на сына. Ван рыком своим разогнал все стадо, из-под носа у нее спугнул оленя. Правда, зато он убил олененка, сам одолел такого большого олененка. И тигрица подошла к детям, которые уже рвали на части и пожирали добычу.

Потом все трое довольно долго шли через поляны и рощи, сменявшиеся все более густым лесом, и наконец залегли в яме под вырванным с корнем деревом.

Разбудил Вана голос оленя. Это мать снова приманивала рогача. Издалека ей отвечал кто-то — судя по реву, могучий олень.

Тигры двинулись в ту сторону. Но тут с небольшой поляны донесся до них человеческий голос и шуршание сухих листьев. Они притаились.

Появился человек, высокий и старый, с седой косичкой, как мышиный хвостик. Лицо у старика было розовое, походка легкая, как у всякого лесного жителя.

Впереди него шел кабан. Ван никогда еще не видел такого огромного старого вепря, даже не представлял себе, что на свете водятся такие чудища. Да и мать Вана, должно быть, чувствовала то же самое. Глаза ее сверкнули при виде этой невиданной доселе, попросту неправдоподобно громадной черной туши. Кабан весил, наверное, не меньше, чем она сама, а изо рта у него торчали трехгранные, изогнутые полумесяцем клыки, в три раза большие, чем у всякого обыкновенного кабана.

Он остановился под дубом и принялся ворошить рылом листья — искал желудей. Старик прислонился к нему всем телом, почти сидел на нем. Подняв руку к глазам и шевеля в воздухе пальцами, он говорил что-то. А кабан, грызя желуди, слушал и по временам хрюкал.

Тигрица протянула вперед согнутую лапу, потом вторую. Неприметная в своей защитной окраске (полосы на ее шкуре можно было принять за стволы молодых деревьев или за их тени), она приближалась медленно и неуклонно.

А человек разговаривал с кабаном.

— В теле у тебя, Звездочка, сто костей, десять отверстий и пять кишок, — говорил Люй Цинь. — Но ты помнишь только о своем желудке и желуди готов есть днем и ночью. Ты, кажется, собираешься есть их и в своем втором или четвертом воплощении, даже если станешь соловьем или передней жабьей лапкой. Оттого ты и прихварываешь. От излишка желудей дух твой и тело не ладят между собой, и оттого — запоры. Ну когда ты в последний раз опорожнялся?

Не хрюкай, Звездочка, слушай, когда с тобой говорят серьезно! Тело надо беречь, нам оно дано на время, и мы обязаны вернуть его чистым и невредимым, когда придет конец. Глаза у тебя, вижу, мутные, словно грязной пленкой застланы. Ох, Звездочка, Звездочка, так ты уж, наверно, с неделю… Ай-ай-ай, как можно так запускать? Каждый кабан ест корни аира, они хорошо действуют на желудок, а о желудях в таких случаях забыть надо! Ты же сам это отлично знаешь.

Да, знаешь, а что толку, если все-таки не можешь устоять перед соблазном? Даешь волю своей жадности, совсем как человек. Может, близость к человеку ослабила в тебе веления разума? Или такова сущность всякого сильного влечения? Ведь вот книга «Фа-янь» дважды предостерегает нас: «что сверх меры, то противно природе». Все-таки в наслаждении скрыт соблазн неодолимый, и каждое превышение меры дает нам обманчивую уверенность в нашей силе и свободе. С этим ничего не поделаешь. В борьбе со своей природой никто еще не оказывался победителем. Ты понятия не имеешь — да это и вообще непостижимо, — сколько в жизни таких противоречий.