Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

— Если бы он чувствовал, что конец его близок, он бы ни за что от меня не ушел.

— Думаете, вернется?

— Да, когда вылечится. Он всегда возвращается ко мне. А уходит потому, что ему при мне стыдно лечиться. Ему кажется, что болезнь, как и всякая слабость, унизительна. Он очень самолюбив.

В отдалении залаяли собаки.

— Уж не выследили ли они тигренка?

Все пошли в ту сторону. И по дороге наткнулись на тигренка, лежавшего в луже крови. Шея у него была истерзана и артерия перегрызена.

— Это другой, — сказал Люй Цинь. — Этого убил Звездочка, с него все и началось. А тот, бесхвостый, удрал.

Тут и Виктор вспомнил, что, увидев на спине у кабана тигренка, подумал: уж не тот ли самый, что в горах дрался с барсуком и которому барсук откусил хвост? Но разглядеть его он не успел, а потом, уже сидя на березе, не заметил, с хвостом этот зверь или без хвоста. Не до того было!

Затихшие собаки снова яростно залаяли.

— Ого! Пойдемте быстрее!

Люй Цинь остался позади, а Ю, Ашихэ и Виктор продолжали продираться сквозь кусты в ту сторону, где слышался лай.

Места здесь были глухие, везде бурелом и валежник преграждали путь. Мощные ели с низко свисающими лапами, с зелеными от мха стволами стояли угрюмо, как босые нищие старцы в отрепьях холщовых рубах.

— Самые тигровые места, — шепнул Ю.

Впереди раздался треск и какая-то возня, потом пронзительно завыла собака.

— Это Люйпа! Моя Люйпа! — Ю бросился в ту сторону.

Когда они добежали, тигренка уже не было, а собака Третьего Ю, отброшенная к елке, висела растерзанная; издали она казалась просто рыжей тряпкой. Яга, более осторожная, была невредима.

Ю молча стал собирать то, что осталось от его Люйпы. Тяжело было видеть его отчаяние.

— Ю, — промолвил Виктор только для того, чтобы не молчать. — Когда у Яги будут щенята, ты выберешь себе любого. У Яги всегда бывают замечательные щенята. Наши охотники годами ждали щенка от Яги.

Ю только рукой махнул.

— Щенята у нее будут от Жука, а он тоже отличный пес.

— Идите, — бросил Ю через плечо. — Я вас догоню.

Ему хотелось побыть еще немного со своей Люйпой.

Виктор и Ашихэ вдвоем возвращались обратно. Виктор шел впереди, не оглядываясь. Он знал, что Ашихэ сильна, проворна и не нуждается в его помощи.

Яга, прижав уши, то убегала вперед, то возвращалась и обнюхивала землю справа и слева.

Раз Виктору и Ашихэ показалось, что кто-то к ним подходит. Но это только белки гонялись друг за другом.

— Нет, он теперь уже далеко. Сюда не придет.

— Да, наверно, не придет.

Но оба делали вид, что прислушиваются.

— А я уже видел тебя раз, Ашихэ. И знаешь где?

— Знаю. Я тоже тогда тебя видела.

— Ты нас испугалась?

— Нет. Я привыкла ходить одна.

Разговор пошел о том, как они тогда разминулись на перевале.

Когда уже подходили к поляне, где ждал их Люй Цинь, вдруг эхо выстрела ударило им в уши. Они побежали. Видно, опять что-то стряслось! Такой уж выдался день.

На поляне подле Люй Циня стоял Алсуфьев с винтовкой и рассматривал мертвую тигрицу у березы. Черный Жук присутствовал тут же, разумеется, на приличном расстоянии от страшного зверя.

Виктору и Ашихэ пришлось пройти мимо трупа тигренка, убитого Звездочкой.

— Давай перенесем его. Пусть будут оба в одном месте.

Виктор взял молодую тигрицу за передние лапы, Ашихэ — за хвост и подтащили ее к березе. Она была уже весом с добрую лань.

Пораженный Алсуфьев смотрел на нее во все глаза.

— Ну, знаете ли!.. — ахнул он, забыв даже поздороваться с Ашихэ, с которой был уже знаком: ведь она провожала его в Шуаньбао. — Вот не думал, не гадал!..

— Почему? Она была убита на месте, — отозвался Виктор, имея в виду расправу Звездочки с молодой тигрицей.

— Понятно, понятно. Ловко это я, а?

Он уже оправился от удивления и смотрел на пришедших, ожидая поздравлений и восторженных похвал.

— Так это вы стреляли, Павел Львович?

— Па-вей, Па-вей! — подтвердил стоявший за Алсуфьевым Люй Цинь. Он понял вопрос, заданный Виктором по-русски, и корчился от тихого смеха — что-то его очень забавляло.

— Но как же это случилось? — продолжал спрашивать Виктор, переходя на китайский язык.

Алсуфьев был слишком взволнован, чтобы такое замечательное событие излагать на китайском языке, который он знал из рук вон плохо.

— Как случилось? Очень просто, мой славный Тартарен! Сижу я у окна, читаю, и вдруг — бах-бах! Потом еще раз. Сколько раз тут стреляли?

— Три раза.

— И все мимо? Ну что ж, бывают промашки. А я подумал, что с тобой беда случилась. Ну и, конечно, схватил винтовку и побежал с Жуком. Подхожу к лесу, а Жук весь наежился. Эге, думаю, значит, здесь где-то тигр бродит! Иду дальше тихонечко, осторожно, Гляжу — тигры! Малец ластится к матери, как котенок, а она меня уже учуяла и медленно поднимается. Ну, я и выпалил. Она скорчилась да как вцепится в дерево зубами — от злости, от бессильной злости! Так, у дерева стоя, и издохла. Вот смотри, в самое ухо попал. — Он указал пальцем.

Виктор и Ашихэ подошли и, убедившись, что это отверстие от пули Ашихэ, отодвинулись в сторону.

— Ты что тут говорил? Рассказывал, как стрелял в этого тигра? — спросила Ашихэ.

Алсуфьев тут только вспомнил, что Ашихэ по-русски не понимает, а Люй Цинь знает всего каких-нибудь два-три десятка слов русско-китайского жаргона.

Он принялся переводить им свой рассказ. Это было похоже на объяснение под картинками букваря:

— Я так сказал. Тут стояли два тигра. Мать и детеныш. Я выстрелил. Мать убил на месте. А тигренок убежал в кусты. Вы его сейчас принесли. Значит, одной пулей я убил двух тигров.

И, дав волю распиравшей его гордости, он докончил уже по-русски, кладя руку на плечо Виктору:

— Да, то был выстрел, достойный Тартарена, мой доблестный Тартарен!

Увидев, что Люй Цинь прикурил у Третьего Ю, Алсуфьев тоже достал свою трубку и кисет.

— Ну что же, — сказал Люй Цинь с некоторым замешательством. — Самое трудное ты сделал. Пословица говорит. «Пойти в горы и поймать тигра легко, а рассказать об этом людям трудно».

Наступило молчание.

Алсуфьев глубоко затянулся и, откинув голову, пустил вверх клуб дыма, как фанфару.

Старики курили, не отводя глаз от трубок; казалось, они чем-то сконфужены.

А Виктор — тот готов был пнуть ногой этого шута горохового. Ну можно ли быть таким болваном!

— Это твой первый тигр?

Не известно, что ответил бы Алсуфьев, если бы вопрос задал кто-либо другой. Но задал его Люй Цинь, у которого он жил уже тринадцать лет, и Алсуфьев ограничился небрежным жестом, который должен был означать, что ему-де такие успехи не впервой.

— Ну, если говорить о крупных зверях… то первый. Два первых.

— В таком случае отвернись и ступай сейчас же в фанзу, — сказал Люй Цинь серьезно. — Первого тигра охотнику нельзя самому потрошить и даже пальцем тронуть, иначе этот первый будет и последним.