Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

Сейчас Виктор не видел уже реки и пришельцев под скалой, да и они его оттуда видеть не могли. Он больше не бежал — надо было продираться через мертвый лес, ощетинившийся острыми голыми сучьями. Он пролезал под висящими с деревьев растрепанными бородами рыжих мхов, разрывал белесоватые лианы, перескакивал через завалы… Раз после такого прыжка позади него что-то ухнуло, и древнее толстое дерево упало на землю, рассыпаясь в труху.

Виктор подумал, что надо двигаться осторожнее и тише, чтобы избежать таких случаев. Ведь люди могли быть уже и на этом берегу. В примятой местами траве он различал свой прежний след и шел по этому следу, чтобы выйти на опушку леса у самого брода.

Пробираясь между орешником, разросшимся по всему обрыву до самой реки, он глянул на бежавшую рядом Ягу и заметил, что она тоже начеку. Острая морда, вытянутая вперед, в ту сторону, где их ждало неизвестное, как будто еще больше заострилась, а кончики ушей настороженно поднялись и застыли.

Недаром отец так ценил Ягу и часто говаривал: «Право, эта собака умеет читать мысли…»

Виктор тихонько раздвинул ветви и посмотрел вниз.

Да, холмик, сложенный им из камней на могиле, действительно исчез. Могила была разрыта, тело из нее выброшено. Мать лежала навзничь, одна рука свесилась с края скалы. В сжатых пальцах ничего не было!..

Ошеломление и бешеный гнев («так надругаться!») сменились рыданиями, в голове вихрем проносились мысли: кто они? Чего эти скоты искали в могиле? Уж не его ли аттестат? А в то же время взгляд уже становился сознательнее, отмечал все и согнутая в локте рука разгибалась, беря ружье наизготовку.

Под собой Виктор видел Тигровый брод, а на другом берегу скалу, похожую на поднятый кулак, и тех негодяев, осквернителей могил. Пятнадцать негодяев в серо-зеленых фуражках. Это маньчжурские полицейские. Виктор не раз их видывал. Маузеры и винтовки у них немецкие, натура — шакалья, трусливая и подлая. Там, внизу, только двое были в военной форме песочного цвета: японцы. Они командовали остальными. Эти двое разговаривали, стоя спиной к человеку, которого здесь только что раздели. Совершенно голый, он ежился, словно от холода, а руки сложил на животе. За ним стоял конвойный, почти вплотную приставив к его спине дуло ружья.

В стороне сидел на корточках китаец. Присмотревшись к нему, Виктор узнал У. Да, это был У, рабочий концессии, прислуживавший у его отца на хуторе. Вчера еще он привез Виктора на арбе со станции, не сказав ему, что везет на пожарище, а потом ни за что не хотел отпустить его на поиски родителей, все удерживал неизвестно зачем… Видно, японцы взяли его в проводники. Около него лежали две желтые собаки. Был там еще и третий пес, черный, лохматый, но этот держался отдельно от них, подле голого человека.

Оттуда не доносилось ни звука. Вдалеке неподвижно темнели фигуры часовых — один у излучины реки, другой у леса. Остальные маньчжуры разлеглись в тени — должно быть, ожидали приказаний командира.

Японцы все еще совещались. Старший по чину — на это указывал висевший на его груди бинокль — снял фуражку, отер лицо платком и повернулся к голому. Он задал ему вопрос, но как-то рассеянно, нехотя, не глядя на него. Тот ответил.

Японец не раскрывал больше рта, а между тем на его губы сейчас смотрели все — и человек, раздетый догола, и маньчжуры, и У. Даже собаки подняли головы.

Наконец он дал знак конвоиру: махнул платком в сторону реки.

Тут голый заговорил, замахал руками. Японец подошел, сказал ему что-то отрывисто, почти на ухо и, отвернувшись, подал вторично тот же знак.

Голый вскрикнул, но конвоир ударил его прикладом в спину и стал толкать в сторону реки.

Тот двинулся туда машинально, и черный пес побежал за ним.

Шедший сзади конвойный крикнул голому человеку что-то, указав на первую каменную плиту, выступавшую над водой.

Несколько маньчжуров поднялись, чтобы лучше видеть то, что произойдет. А У только втянул голову в плечи — он не хотел на это смотреть.

Черный пес первый прыгнул на камень и завилял хвостом, ожидая хозяина. Но тот споткнулся и упал. Опершись на руки, он медленно, страшно медленно стал подниматься, не отрывая глаз от своих больших, еще живых ступней, вывернутых, как у какого-нибудь акробата.

Видеть все это было нестерпимо, и Виктор решил, что должен помешать этому — ведь до того места сто метров, не больше, а в его двустволке первый спуск пулевой. Выстрелит, а там будь что будет!

Человек на камне уже выпрямился. Стоял над пучиной и глуповато усмехался под черными усиками. Оскорбительно голый, стыдясь своей наготы, смотрел он в лицо смерти. Конвойный уже поднял винтовку. И в тот же миг подскочил: пуля сверху угодила ему прямо в зеленый околыш фуражки.

Голый повернул голову в ту сторону, откуда прогремел выстрел, и метнулся к реке. Пес — за ним. Всплеснувшая высоко волна покрыла их, понесла под береговой откос. Здесь они выскочили на песок и помчались в чащу орешника.

А на том берегу маньчжуры схватили ружья. Японец что-то прокричал, поднеся бинокль к глазам, но Виктор уже прицелился прямо в сверкавшие на солнце стекла. И японец упал как подкошенный.

Метко бил отцовский подарок: третьим свалился маньчжур без куртки — он как раз, сняв ее, искал у себя вшей. Ему пуля угодила, кажется, в плечо — он схватился за него и уполз на животе под защиту деревьев.

Скоро все исчезли из поля зрения — видно, попрятались. Только на траве темнел труп маньчжура и желтел мундир на убитом японце. А из глубины тайги доносилась беспорядочная суматошная стрельба.

Разгремелись горы и леса, далеко барабанной дробью рассыпалось эхо. Дуло ружья здорово нагрелось, а Виктор в каком-то исступлении все стрелял и стрелял — мстил за мать, за отца, за свою вдребезги разбитую жизнь. Он перебегал с места на место и, став на колени за стволами, пулями нащупывал в лесной чаще тех убийц… Так их! Пусть попробуют взять его здесь, когда его пули господствуют над бродом, — бродом, правда, только для тигров, а не для человеческих ног…

Раздался пронзительный визг отскочившего черного пса, которому Яга, в виде приветствия, впилась зубами в ухо. За псом стоял запыхавшийся беглец с каменной плиты над водой.

— Полотенце! — взмолился он по-русски, протягивая руку. — Дайте полотенце!

Виктор сорвал с головы грязно-серое полотенце, которое служило ему защитой от мошкары, и бросил его пришельцу. Схватив полотенце на лету, тот разорвал его вдоль на две полосы и стал с лихорадочной торопливостью обматывать свои изодранные, кровоточащие ступни.

— Обходят нас! — сказал он сквозь зубы, указывая вниз на реку.

Справа, у излучины, где раньше стояли часовые, теперь, прячась за деревьями, шмыгали полицейские, а собаки их бегали по берегу, ища брода. В этом месте река текла спокойнее и широко разливалась. Значит, там, действительно, мог оказаться брод. А помешать им перебраться на другую сторону было невозможно: слишком далеко — по меньшей мере четыреста метров, и пули не долетят.