Александр Бушков - Оборотни в эполетах [Тысяча лет Российской коррупции] [litres]

Достоверности этим воспоминаниям придает то, что, в отличие от купца Николаева, супруги Фаренниковы ни в какие инстанции о том, что им стало известно, не написали, все это так и осталось в их личных бумагах, найденных много времени спустя после событий. Возможно, именно благодаря этому они прожили еще долго, так и не став жертвами ни апоплексического удара, ни иной внезапной хвори…

Можно, конечно, признать все эти доклады и воспоминания очередным проявлением «теории заговора», а смерть Казарского – естественной. Вот только уж слишком много известно случаев (и не обязательно в России), когда ревизор или следователь, расследовавший хищения на десятки миллионов, деятельность мафий, подобных грейговской, то внезапно выпадал из окна, то без всякой заботы о сохранении «приличий» получал автоматную очередь в спину. Вполне реальные жизненные ситуации.

И что же? А – ничего. Тщательного расследования смерти Казарского так и не последовало. Между прочим, сенатский указ, запрещавший купцу Николаеву «болтать лишнее», был издан как раз с «подачи» Николая I. Объяснение, мне думается, лежит на поверхности: Система в очередной раз выиграла. Что, к сожалению, случается не так уж редко. Если вспомнить, что ежегодные доходы мафии Грейга составляли десятки миллионов, можно подозревать, какие «откаты» шли наверх и какие люди могли Грейга крышевать. Перед этой силой оказались вынуждены отступить и Николай I, человек железной воли, и граф Бенкендорф, человек отчаянной храбрости, прошедший Отечественную войну 1812 года, как говорится, от звонка до звонка, совершивший немало славных дел и получивший немало наград…

Грейговскую лавочку император, правда, после смерти Казарского прикрыл. На место Грейга был назначен адмирал Лазарев, устроивший такую чистку, что прежнее казнокрадство упало почти до минимума, а Черноморский флот со временем был приведен в «превосходное состояние».

(Да, кстати, еще одна любопытная деталь. К моменту смерти Казарский успел провести обширную ревизию, которая просто не могла не сопровождаться письменной отчетностью. Однако все до единой его бумаги бесследно исчезли. Еще один серьезный повод считать, что заговор все же существовал.)

Да, а какова же была дальнейшая судьба Грейга? В общем, самая благополучная. Практически никто из «крупных рыб» не понес никакого наказания, разве что иную мелкоту выперли со службы. Да Критский не без помощи Грейга срочно скрылся за границу, где и прожил остаток жизни – явно не бедствуя. Сам Грейг преспокойно приехал в Петербург, где был назначен членом Государственного совета (контора, в общем, никакого значения в государственных делах не игравшая, походившая больше на созданную гораздо позже при советском Министерстве обороны «райскую группу» – этакую инспекцию, никогда ничего толком не инспектировавшую. Туда определяли доживать жизнь в почете маршалов и генералов, к реальной работе по дряхлости уже неспособных). Был награжден табакеркой с портретом императора, украшенной бриллиантами, получил 2 тысячи червонцев – а позже еще и орден Святого Андрея Первозванного – по ходатайству князя Васильчикова (возможно, одного из «крышевавших», благодарившего таким образом за многолетние денежные подарки от Грейга? Такая версия тоже имеет право на существование, вот только доказательств нет и не будет…).

К чести русского общества, известие о награждении Грейга было встречено крайне неодобрительно. Его супружницу в обществе откровенно бойкотировали, не приглашая супругов на балы и в великосветские салоны. Сам Грейг (бо́льшую часть времени проводивший в своем имении в Ораниенбауме) на это особенно не обращал внимания, а вот супружница откровенно злилась и в отместку закатывала свои роскошные балы – но являлись на них лишь не особенно крупные купцы и предприниматели да модные (именно не крупные, а модные) художники и музыканты – ну, богема всегда пользовалась возможностью выпить на халяву.

Правда, в 1835 году Николай послал Грейгу своеобразный сигнал – Грейг не получил знака «50 лет беспорочной службы». Нам это может показаться и пустячком, но в те времена этот знак высоко ценился среди высших чиновников и считался знаком отличия, не уступающим иному высокому ордену.

Сигнала Грейг определенно не понял: потому что через два года неожиданно встрепенулся, да что там, пришел в несвойственное его преклонным годам бурное оживление. Тогда как раз готовили денежную реформу, призванную поправить архаичную к тому времени и несовершенную систему денежного обращения.

Считая себя, должно быть, большим специалистом по финансовым делам – как-никак банком руководил! – Грейг принялся буквально засыпать императора письмами и прожектами. «Кричал он, мол, знает что как». Всячески критикуя ставший широко известным проект реформы, Грейг предлагал свой, по его заверениям, гораздо более лучший и полезный для страны. При одном непременном условии: он сам должен стать членом комитета по денежной реформе – только в этом случае, мол, что-то толковое получится.

(Лично я не сомневаюсь, что за его спиной уже потирала ручонки в предвкушении крупной выгоды теплая компания прежних подельщиков, быстро усмотревших хорошую возможность набить карманы казенными денежками. Иначе зачем Грейгу было на старости лет лезть в дела денежной реформы?)

Император на письма Грейга просто не отвечал – а министр финансов граф Канкрин, умный человек, талант в своей области, прекрасно знал цену Грейгу и к участию в реформе не допустил ни в каком качестве, не говоря уж о том, чтобы всерьез рассматривать грейговские прожекты. (Кстати, проведенная Канкрином реформа оказалась весьма успешной.)

И остались лишь насмешливые слова кого-то из придворных шутников о поведении Грейга в Государственном совете: «Грейг постоянно дремал и иногда предавался даже глубокому сну»…

Впрочем, если в очередной раз вернуться к исторической точности… Безусловно, не стоит изображать Грейга исключительно черной краской. Кое-какие вполне достойные свершения за ним все же числятся. В молодости он был неплохим флотским офицером, участвовал не просто в морских походах, но и в нескольких сражениях (как и Критский, кстати). Некоторые считают, что штабную службу в ее современном понимании в военном флоте ввел именно Грейг. В свое время он приложил и немало усилий к развитию гидрографической службы. Уже в отставке, увлекшись астрономией, стал основателем Пулковской обсерватории.

Но, положа руку на сердце, все это довольно мелко в сравнении со свершениями Меншикова, Миниха, Потемкина. И если им многое можно простить за их труды на благо России, то Грейг все же сделал слишком мало полезного, а вот грязи развел слишком много. И потому вряд ли заслуживает не только прощения, но и простого снисхождения. По-моему, лучше всего ситуацию в своем дневнике обрисовал барон Корф: «Пользовавшись в прежнее время общим почетом, уважением и отличаемый государем, наконец, всеми любимый, Грейг утратил много из того через брак с пронырливой жидовкой… С тех пор, утратив доверие государя, бедный старик сделался для публики более-менее предметом насмешек и почти пренебрежения… В последние годы, изнуренный более еще болезнью, нежели летами, одряхлевший, оглохший и действительно выживший из ума, Грейг только прозябал…»