Жан-Кристоф Руфин - Кругосветное путешествие короля Соболя

По правде говоря, мне были свойственны все причуды и милые радости влюбленной женщины, причем очень юной. По вполне понятной логике любви, я восхищалась всем, что делал Август, и упрекала себя за то, что не всегда следую его примеру. Мне казалось, что он прав, разделяя мир на две части и применяя к естественным явлениям мирные и надежные научные методы, оставляя на долю людей военную жесткость в обращении, которую унаследовал, как он сам признался, от отца.

Меня приводило в восторг его умение принимать решения, его властность, способность навязать свое видение вещей, которое, как правило, оказывалось наиболее прозорливым. Он умел наказывать без колебаний, но вместе с тем оставаться справедливым и милосердным. Его мужество более не нуждалось в доказательствах. На этом затерянном в бесконечности океана суденышке все подвергались равной опасности, но, без сомнения, особое величие состояло в том, чтобы брать на себя, как он, всю меру ответственности. Я всегда была на его стороне, даже когда, благодаря сведениям, почерпнутым у членов экипажа, могла понять и точку зрения тех, кто подчас выступал против него. Я тайком пыталась успокоить беднягу Степанова, который то и дело восставал против власти Августа. Я отдавала себе отчет, что его мятежи связаны, пусть и не напрямую, с тем чувством, которое он по-прежнему питал ко мне. Например, впервые он затеял бунт, когда узнал, что я нахожусь на борту корабля и делю каюту с Августом. В сущности, отверженного Степанова сжигала та же любовь, что и меня, вот только его чувство не было счастливым, а я могла вволю наслаждаться желанной близостью своего избранника. Сначала Степанов пробудил во мне жалость, потом — дружеское расположение. Когда Август это заметил, он выказал недовольство и попросил меня не вести более приватных бесед с этим предателем. Я подчинилась, хотя подозревала, что столь суровая мера положит начало новым заговорам.

Так прошел этот год, о котором я сохранила чудесные воспоминания.

И только позже, после нашего прибытия в Макао и во время плаванья во Францию, я ощутила некую внутреннюю неуверенность и противоречивые желания. В Макао, встречаясь с португальскими властями и с французскими чиновниками, оказывавшими нам поддержку, я обнаружила ничтожность своего положения. Кем я была в их глазах? Август никогда мне этого не объяснял.

Поначалу я не сопровождала его в официальных визитах. Пока мы оставались на корабле, мой мальчишеский облик больше никого не удивлял, но в большом городе мои передвижения в таком виде были невозможны. Август уже рассказал вам, что он велел пошить костюмы мужчинам и платье каждой женщине. Стремясь соблюсти равенство, он решил, что и мне должно быть одетой, как остальным. Возможно, причиной тому стала воцарившаяся напряженная атмосфера: многие без всяких оснований подозревали его в том, что он обогатился за их счет во время плавания. И все же я затрудняюсь описать, до какой степени этот момент показался мне оскорбительным. Даже не могу объяснить почему. Тут сошлось несколько обстоятельств. Мне было обидно, что он всем распорядился сам, не посоветовавшись со мной по поводу того, что касалось меня столь непосредственно. К этому, конечно, добавилось недовольство тем, что он не выделяет меня среди других женщин. А главное, он, беспрерывно расписывающий прелести Франции и решимость обеспечить мне там достойную жизнь, не оставлял мне ни малейшей возможности набраться светского опыта в городе, который, оставаясь восточным, представлялся уже европейским.

В конце концов Август заметил мою досаду и спросил, в чем дело. Я привела ему лишь последний довод. Он стал проявлять ко мне еще больше нежности и казался смущенным. Очень убедительно он объяснил мне, что мы не можем в данный момент надеяться, что нас примут в светских домах, поскольку мы остаемся беглецами без средств и положения в обществе. Он утверждал, что во Франции мы поженимся, а продажа накопленных сведений обеспечит нам благосостояние, позволяющее занять место в высшем свете. Я успокоилась, и эта размолвка обошлась без видимых последствий. Вот только за пять месяцев праздного пребывания на большом комфортабельном судне у меня была возможность с разных сторон обдумать его ответы и проанализировать растущее во мне беспокойство.

Короче говоря, я почувствовала, что имеет место некое недоразумение. Теперь уже Август постоянно заговаривал о браке. Последовав за ним, я, совершенно очевидно, разрушила ту судьбу, которую уготовили для меня родители, если это можно назвать судьбой. Я решилась пойти за Августом, потому что хотела жить рядом с ним под знаком свободы. Ослепленная любовью, страдающая от различных неудобств на галиоте «Святые Петр и Павел», я упустила из виду кое-какое несоответствие. Но позднее, на борту французского корабля, когда Август сложил с себя командование и нам больше не грозила опасность, все предстало передо мной в ином свете. Он не для того взял меня с собой, чтобы я стала ему товарищем во всех начинаниях. Он собирался лишь защищать меня, отводя пассивную роль любящей и покорной супруги. Любящей я была и, смею признаться, такой и остаюсь. Но о покорности не могло быть и речи.

Не было смысла пускаться в абстрактные рассуждения. К тому же в самом требовании свободы кроется некое противоречие. По прибытии во Францию мне предстояло просто ее взять.

После шести месяцев приятного, безмятежного плаванья наше судно подошло к берегам Франции. Мы бросили якорь у острова Груа, а оттуда нас препроводили в Порт-Луи, чтобы мы могли там высадиться.

Возвращение на твердую землю вызвало у меня дурноту и неожиданную слабость. Была самая середина июля. Солнце расцветило берега роскошными тонами. Ланды зеленели, и под ослепительно-синим небом облицованные гранитом дома с черепичными крышами в окружении розовых гортензий и тамариска выглядели восхитительно приветливыми. Глаза Августа туманились от слез радости. Я хотела бы разделить с ним это ликование, но мрачное настроение окрашивало для меня все вокруг в цвета сибирской зимы. Я дрожала, несмотря на теплый воздух и ласковое солнце. Все напряжение путешествия нахлынуло на меня в тот момент, когда должно было бы отпустить навсегда. Я очень похудела и ослабла из-за того, что на протяжении всей поездки у меня совсем не было аппетита, хотя капитан «Дофина» постоянно приглашал нас в свою личную кают-кампанию. Мне было одиноко. На несколько дней мы устроились в апартаментах, которые предоставил нам королевский наместник в Порт-Луи. К великому счастью, места было достаточно, и нам не пришлось вновь ютиться вместе со всеми остальными. Август очень старался, чтобы я ни в чем не знала нужды. Он нанял горничную-бретонку мне в помощь. По вечерам он сидел рядом со мной у окна, настежь распахнутого в липовую аллею. Он обнимал меня, брал за руку, расстраивался, видя охватившую меня апатию. Без сомнения, он объяснял мое недомогание какими-то неведомыми женскими хворями. Я чувствовала, что ему не терпится где-то обустроиться и предложить мне жизнь законной супруги. В действительности он просто не понимал глубины той пропасти, которую я преодолела без надежды на возвращение, когда предала моего так называемого отца и покинула острог, чтобы присоединиться к мятежникам. Он продолжал вести себя со мной как покровитель и защитник. Когда я задавала вопросы о готовящихся переговорах с французами или о наших дальнейших планах, он отвечал, что мне следует отдыхать и не думать ни о чем другом. На деле же держал эти сведения при себе. Я пребывала в большом смятении и чувствовала себя очень несчастной, однако была более чем когда-либо влюблена в Августа и приходила в отчаяние оттого, что он меня не понимает.