Бернард Корнуэлл - Война волка

– Ну и зараза, – с восхищением пробормотал старый друг.

Сигтригр оперся на луку седла и молча смотрел, как тень облака набегает на далекую крепость. Он вздохнул, и я угадал, о чем он думает: о великом множестве воинов, которые погибнут в этих горах.

– На месте Скёлля я бы выстроил «стену щитов» за теми рвами, – сказал он наконец.

– Ему нет нужды, – отозвался я. – Он просто даст нам свалиться во рвы и закидает нас копьями.

– Мне не очень хорошо отсюда видно, – вмешался Финан, – но похоже, что вход за рвами завален.

В форт вели четыре входа, по одному на каждой из сторон. К трем воротам тянулись хорошо утоптанные тропинки, но трава перед четвертыми, обращенными к широкой полосе со рвами и валами, выглядела нетронутой.

– Может нам просто оставить этого ублюдка сидеть на месте? – буркнул Сигтригр.

– И что дальше? – поинтересовался я.

– У него должны быть фермы, он разрабатывает рудник. Разрушим их и вынудим его выйти наружу и сразиться.

Я посмотрел на север, куда уходило русло Тинана, и предположил, что большая часть усадеб Скёлля расположена в глубине этой долины.

– А если он все-таки откажется дать бой? – спросил я.

Ответа у Сигтригра не нашлось. Скёлль хотел, чтобы мы напали на него, и только лишь это уже было достаточной причиной не штурмовать крепость. Самым мудрым решением с нашей стороны было бы отойти, но это обеспечит ярлу долгожданную победу – победу, способную привлечь под знамя с оскаленным волком еще больше людей. И стоит нам начать отступление, он пойдет следом и рано или поздно заставит нас развернуться к нему лицом.

– Если отправимся на юг, то можем объединиться с воинами Болдара, – высказал идею Сигтригр.

Все молчали. Никому не хотелось отступать, но и брать копьем эту пугающую твердыню тоже никто не рвался.

– Оно должно быть стремительным, – промолвил зять.

– Отступление на юг? – впервые подал голос Сварт.

– Нападение, – сказал Сигтригр. – Воду на этом холме едва ли найдешь. – он кивнул в сторону холма на западе. – И укрытия нет. Нам следует добраться туда, построить «стену» и ударить.

– В форте есть лошади, – заметил Финан.

– Почему бы им там не быть? – раздраженно отозвался зять.

– Мы построим «стену щитов», государь, а ублюдок вышлет конницу против наших флангов.

Сигтригр хрюкнул, явно раздосадованный словами Финана, но отрицать их правоту он не мог.

– Какой у нас есть выбор? – спросил он.

Ему определенно не хотелось отказываться от приступа. Мы так долго шли, и Скёлль наконец-то был перед нами. Отступление же сулило рискованную игру в поисках более удобного места боя.

– Господь воинств с тобою! Ты не можешь проиграть! – раздался голос снизу.

Я повернулся и увидел Иеремию, который нахлестывал Вельзевула, поднимаясь по склону. Сигтригр, куда менее терпимый к выходкам чокнутого епископа, нежели я, застонал. В руках Иеремия держал посох, к которому ухитрился привязать бараний череп. Присоединившись к нам, он указал посохом на форт.

– Лорды, дальний угол! – провозгласил он. – Вот где удобнее всего сокрушить язычника.

На лице у Сигтригра отразилось раздражение, у Сварта – недоумение, но Финан знал, что у Иеремии случаются проблески здравого смысла.

– Дальний угол?

– Рагнар ударил там! – епископ указал бараньим черепом на северный угол форта. – И Божьей милостью мы сокрушили Хальфдана Безумного.

– Сколько воинов было под началом у Хальфдана? – осведомился я.

– Множество, господин, множество. – Иеремия явно не знал.

– А здесь множество и еще половина, – заметил я.

– Господь воинств с тобою, как можешь ты проиграть?

– Легко! – фыркнул Сигтригр, но я видел, что ему все-таки не хочется отказываться от нападения на форт.

Зять развернулся в седле и посмотрел на меня.

– Рагнар? – спросил он.

– Рагнар знал, что делает, – буркнул я. – Он был хорош.

Сигтригр снова посмотрел на форт. Местность под северным углом не просматривалась, потому что там был спуск, а это означало, что нам придется идти на приступ, карабкаясь вверх в неизвестном нам пока месте.

– До завтра ждать нельзя, – заявил зять. – Сперва нужно провести разведку. – Мы в ответ молчали. Договаривать пришлось ему самому. – И если стена окажется неприступной, нам остается только уходить.

– А если ее можно взять? – поинтересовался Сварт.

– Тогда мы атакуем, – отрезал Сигтригр.

Это означало, что Отмеритель, а точнее, норны, а быть может, все вместе будут отмерять.

– Натиск… – негромко повторил я.

Отец Селвин с опаской покосился на меня.

– Господин, это неправильное слово? – спросил он.

Я и не заметил, что говорил вслух.

– Слово правильное, – успокоил я поэта. – Вот только орлов я что-то не припомню.

– Господин, но там ведь могли быть орлы?

– В тех горах? Ну да, наверное. Вражий колдун назвал то место крепостью орлов, думаю, они там водились. – Помолчав немного, я добавил: – И конечно, было еще знамя Берга.

– Знамя Берга, господин?

– А ты разве не слышал?

– Нет, господин.

– На нем изображен был орел, – сказал я, потом замолчал.

– И что? – попытался расшевелить меня поп.

– Ничего, – ответил я. – Подумай лучше о глазах и губах.

– О глазах и о чем еще? – переспросил он, решив, что ослышался.

– О глазах и губах, – повторил я. – Их первыми расклевывают вороны. И орлы тоже, наверное. Птица садится на обод шлема и начинает с глаз, затем раздирает губы. Потом наступает черед щек. Тебе доводилось пробовать щечки трески?

– Щечки трески?

– Настоящее объедение. Рыбаки обычно выбрасывают тресковые головы, но ребятишками мы любили полакомиться этим мясом. Воронам точно так же нравится вкус наших щек. Но если череп у трупа расколот секирой, они, конечно, начнут пир с мозгов.

Лицо у отца Селвина было мальчишеское, прядка русых волос упала ему на глаза.

– Не уверен, что мне следует писать про эти вещи в поэме, – пропищал он, наморщив лоб.

– После воронов приходят собаки, – продолжил я. – Собаки, лисы и волки. Им тоже нравится мертвечина, но начинают они обычно с нижних частей тела…

– Господин, так слово «натиск» и впрямь подойдет? – отважно перебил меня отец Селвин.

– Это правильное слово, – повторил я. – И слово «страшный» вполне уместно.

Война – дело страшное. Поэты расписывают битву в красках, превознося храбрых и воспевая победу. Храбрость достойна похвалы. Победа, наверное, тоже, тем более что сказания, звучащие на пирах по ночам, вселяют в мальчиков и юношей стремление стать воинами. Слава! Лишь она одна переживет нас. Мужчины умрут, умрут женщины, но слава остается жить, будто эхо давно отзвучавшей песни. Поэтому люди так жаждут славы, как жаждут тяжелых браслетов, отмечающих победы в боях. Мы наслаждаемся ею, и я подвержен этой слабости не меньше прочих. Я горд, когда люди вспоминают, как я убил Уббу Лотброксона, сразил Свейна под Белой Лошадью, зарезал Кнута по прозвищу Длинный Меч и разбил Рагнара Морского Конунга. Но слава равнодушна к таким вещам, как вороны, терзающие лица трупов, стоны умирающих или усталость после добытой победы. Нет, наверное, ничего труднее, чем вести людей в бой, зная, что кто-то из них погибнет, что молодые парни, которых мы учили сражаться и в которых привыкли видеть товарищей, будут хныкать как маленькие дети.