Уилбур Смит - Падение с небес

Все, больше ждать ни секунды нельзя. Марк поспешил вперед, и Шон сразу заметил его.

– А-а, это ты, мой мальчик! Сядь, посиди с нами. Говорят, подсчет голосов скоро закончится, но результат раньше полудня вряд ли объявят…

Тут он увидел напряженное лицо Марка.

– В чем дело? – резко спросил Шон.

Марк наклонился к нему, приблизив губы почти к самому уху генерала:

– Пришла телефонограмма, генерал. Мы проиграли в центральном округе Йоханнесбурга, в Дорнфонтейне и в Джеппе…

Это были самые надежные избирательные округа, в которых с 1910 года всегда побеждала Южно-Африканская партия Сматса, и вот теперь они потеряны. Настоящее бедствие, оглушительная катастрофа. Дрожащими пальцами Шон схватил Марка за руку, словно хотел набраться у него силы.

С другой стороны зала уже доносились радостные возгласы, и Марку следовало поторопиться. – Это еще не все, сэр. Генерал Сматс тоже потерял свое место в парламенте.

Значит, народ отверг его, к власти приходит коалиция Рабочей и Национальной партий во главе с Герцогом.

– Боже мой, – пробормотал Шон. – Началось. А я не верил, что такое возможно. – Не отпуская руки Марка, он встал. – Помоги мне дойти до машины, мой мальчик. Вряд ли я смогу заставить себя поздравить нового члена парламента от Ледибурга.

Но было уже слишком поздно. Не успели они дойти до двери, как председатель счетной комиссии поднялся на помост в конце зала и зычным голосом стал объявлять результаты:

– Мистер Дирк Кортни, Национальная рабочая партия: две тысячи шестьсот восемьдесят три голоса. Генерал Шон Кортни, Южно-Африканская партия: две тысячи четыреста сорок один голос. Позвольте представить вам нового депутата парламента от Ледибурга…

На сцену легко запрыгнул Дирк Кортни, подняв над головой, как боксер-профессионал, сжатые руки.

– Ну что ж, – криво усмехнулся Шон, – значит, Фордсбургский мясник уходит со сцены…

Марк взял его под руку и вывел на улицу, где их поджидала машина.

Шампанское «Дом Периньон» прекрасного урожая 1904 года Шон разливал сам, ковыляя от одного гостя к другому.

– Я хотел поднять бокал этого вина и провозгласить тост за победу, – приговаривал он с улыбкой. – Но оно неплохо подходит и для того, чтобы залить горечь нашего поражения.

Народу в гостиной Лайон-Коп собралось совсем немного, и считаные попытки скрасить общее настроение шутками в этом огромном помещении не находили отклика. Гости разошлись рано. За обеденным столом осталась только семья, включая Марион, которую усадили на прежнее место Стормы, и Марка, сидящего между нею и Руфью Кортни.

– Ну что, мой мальчик, каковы теперь твои планы? – отрывисто спросил Шон, нарушая молчание.

Марк посмотрел на него с искренним изумлением.

– Мы вернемся в Чакас-Гейт, разумеется, – ответил он.

– Разумеется, – невольно улыбнулся Шон впервые за весь этот мрачный день. – Глупо было с моей стороны предполагать что-то иное. Но ведь ты, конечно, понимаешь, что все это… – Шон неопределенно махнул рукой, не в силах произнести слова «наше поражение», – что все это может для тебя значить?

– Да, сэр. Но вы все еще сохранили огромное влияние. А кроме того, существует наше Общество защиты дикой природы… мы ведь можем бороться. Чтобы сохранить Чакас-Гейт, мы должны драться.

– Да, – кивнул Шон, и в глазах его снова сверкнули прежние искорки. – Мы будем драться, но я думаю, что борьба предстоит тяжелая и грязная.

Сначала не наблюдалось никаких признаков того, что в бездонном синем небе над Чакас-Гейт сгущаются тучи. Единственная перемена состояла в том, что Марк стал отправлять свой ежемесячный доклад не Шону Кортни, а новому министру земельных ресурсов Питеру Гроблеру, верному стороннику Герцога. Его отчеты формально принимались к сведению, жалованье ему регулярно выплачивалось, но Марк получил коротенькое официальное письмо, где сообщалось, что вопрос о заповедных территориях рассматривается на уровне правительства и соответствующий законопроект будет внесен на следующем заседании парламента. Его назначение на должность инспектора по охране диких животных считается временным, не предполагающим пенсионных отчислений, и в любой момент, с уведомлением за месяц, он может быть уволен.

Марк продолжал работать не покладая рук, но часто вечерами засиживался допоздна и при свете керосиновой лампы писал письма генералу Кортни. В двух из них он предлагал долгосрочный план кампании по возбуждению общественного интереса к проблеме Чакас-Гейт. А когда Марион отправлялась спать, он брал чистый лист бумаги и заполнял его короткими строчками, обращенными к Сторме, в которых делился мыслями, мечтами и уверял ее в неизменной любви.

Сторма на его письма не отвечала, он даже не чувствовал полной уверенности, что она еще живет в том домике на берегу с тростниковой крышей. Но в мыслях представлял, что она там, и на досуге днем и ночью часто думал о ней, представляя себе, как она работает перед мольбертом или гуляет по берегу, держа за руку семенящего рядом Джона. Однажды он долго не мог уснуть, все грезил о ней, ее образ стоял перед ним как живой в крошечной спальне за шторкой и с ребенком у груди. Картина была столь щемящая, что Марк не выдержал.

Он потихоньку встал, оставил записку глубоко спящей Марион и отправился в долину. Рядом с Троянцем рысцой бежал верный Пунгуш.

Марион проснулась через час, и ей сразу пришло в голову, что если и сейчас нет никаких признаков, значит сомневаться уже не приходится. Все эти недели она ждала и Марку ничего не говорила, чтобы у нее появилась совершенная уверенность, что это наконец случилось. Она почему-то очень боялась, что если скажет ему слишком рано, то может сглазить.

Марион встала с кровати и в темноте отправилась в ванную комнату. Через несколько минут, обхватив себя за плечи и едва сдерживая радость, она вернулась и зажгла возле кровати свечку – ей не терпелось разбудить Марка, рассказать ему все и увидеть его лицо.

Но смятая постель оказалась пуста, на подушке лежала записка, и Марион расстроилась было, но это длилось недолго – вскоре ее кроткая, незлобивая натура взяла верх, и уныние отступило.

– Зато есть время порадоваться самой, – сказала она вслух. – Гарольд… Гарольд Андерс? Нет, это слишком банально. Надо будет выбрать что-нибудь более оригинальное.

Одеваясь, она еще что-то весело бормотала, потом вышла на кухонный дворик.

Утро выдалось тихое и прохладное, подернутое туманом небо порозовело. Где-то на утесах Чакас-Гейт кричал бабуин, его короткие и отрывистые, словно лай, выкрики прокатывались по всей долине, словно он приветствовал восход солнца, окрашивающего вершины в великолепный, отливающий медью цвет.