Уилбур Смит - Падение с небес

В такой день особенно хорошо ощущать себя живой и здоровой, особенно когда внутри у тебя растет ребенок, подумалось Марион, и ей захотелось как-то отметить событие. В записке Марк сообщал, что домой он вернется только к ночи.

– Испеку-ка я свежего хлеба! А еще…

В этот день ей хотелось сделать что-нибудь особенное. Она вспомнила, что последние пять дней лили дожди. А после дождей должны пойти грибы с липкими коричневыми шляпками. Марк очень любил их вкусную мясистую плоть и сам учил ее, как нужно собирать грибы и в каких местах.

Марион позавтракала; рассеянно листая журнал «Домашний доктор», который она прислонила к банке с вареньем, еще раз перечитала раздел «Будущей матери». Потом занялась по хозяйству: со спокойной гордостью оглядела чисто выметенный цементный пол, простую мебель, на которой ее стараниями не осталось ни пылинки; везде царили чистота и порядок, везде пахло свежестью и полевыми цветами в красивых вазах. Работая, она напевала, а один раз вдруг беспричинно рассмеялась. Когда утро было в самом разгаре, Марион надела шляпку от солнца, подвязав ее ленточкой под подбородком, положила в корзинку бутылочку «Превосходного средства от расстройства желудка» и отправилась в долину.

В краале Пунгуша Марион сделала остановку, и его младшая жена вынесла к ней ребеночка. Марион с облегчением убедилась, что ребенку гораздо лучше, а жена Пунгуша заверила ее, что исправно давала ему лекарство. Марион положила его к себе на колени и, несмотря на отчаянные протесты малыша, влила ему в ротик ложечку разбавленного лекарства, а потом все пятеро сели на солнышке и поговорили о детях, о мужчинах, о родах и болезнях, о еде и одежде – словом, обо всем, что составляет жизнь каждой женщины.

Примерно через час Марион попрощалась с четырьмя зулусками и направилась к реке.

Проливной дождик серьезно обеспокоил львицу. Дремучий инстинкт предупредил ее о том, что надвигается сильная буря. Густо заросшая долина больше не может служить ей и ее выводку надежным убежищем. Совсем скоро вода, стекающая с крутых склонов, превратит долину в бушующий поток.

Уже дважды она пыталась увести отсюда детенышей, но они подросли и стали совсем упрямыми и непослушными. Львята привыкли к своему густому колючему пристанищу, и все ее попытки не увенчались успехом. Стоило им пройти всего каких-нибудь полмили, как один или даже двое самых малодушных поворачивались и мчались обратно, туда, где они всегда чувствовали себя как дома. Львица немедленно гналась за дезертирами, и это приводило к недостойному бегству остальных в том же направлении. Не проходило и пяти минут, как все уже оказывались в родных зарослях.

Львица растерялась. Это был ее первый выводок, но ее действиями руководил мощный инстинкт. Она понимала, что пришло время, когда ее детеныши уже не сосунки, и что пора выводить их из ловушки этой узкой долины и обучать их охоте. Но она чувствовала собственное бессилие: львят было слишком много – шестеро детенышей не часто встречалось у львиц, – и до сих пор все оставались живы, потерь среди них от болезней или несчастных случаев удалось избежать, и семейство стало слишком неуправляемым для нее.

Но инстинкт подталкивал ее к действию. И в одно прекрасное прохладное утро, когда она почуяла запах приближающегося дождя, львица сделала еще одну попытку.

Львята резвились у нее за спиной, беззлобно бросались друг на друга, падали и кувыркались, но не отставали; так продолжалось, пока они не добрались до реки. Место было знакомое, и они радостно продолжали идти дальше.

Когда же львица двинулась по песчаным отмелям к противоположному берегу, самоуверенность львят куда-то пропала. Только трое с готовностью направились за ней, но двое нерешительно остановились на высоком берегу и озабоченно заскулили и замяукали, а шестой вообще повернулся и припустил обратно в долину, к черным эбеновым деревьям.

В несколько прыжков львица догнала его и огрела лапой по спине. Потом взяла зубами за шкирку и понесла. Но львята уже успели подрасти: несмотря на то что мать тащила детеныша, как можно выше вытянув шею, он все равно бился задом о каждую неровность в почве. Свисая из ее пасти, львенок поджал лапки, подвернул хвост и закрыл глаза, а она продолжала тащить его вниз, в русло реки Бубези.

В этом месте ширина реки достигала пяти сотен ярдов, и к концу сухого сезона русло почти опустело. Между белоснежными песчаными отмелями еще оставались довольно глубокие ямы, наполненные зеленоватой водой и соединенные между собой мелкими, глубиной всего только несколько дюймов, медленными ручейками теплой и чистой воды. Пока пятеро детенышей в болезненной нерешимости наблюдали за матерью с берега, львица перенесла ренегата через неглубокие места, измочив его волочащуюся задницу, так что он негодующе зашипел и заворочался всем телом, поднялась на противоположный берег и, найдя заросли белой ольхи погуще, оставила его там.

Она повернулась, чтобы отправиться за следующим, но львенок в паническом страхе бросился за ней. Пришлось остановиться и, сердито рыча, надавать ему по ушам, пока тот не завизжал, повалившись спиной на землю. Тогда она снова схватила его за шкирку и отнесла обратно в заросли. Львица двинулась было через реку, а тот опять вдруг оказался рядом, ковыляя за матерью. На этот раз она укусила его по-настоящему больно и снова оттащила обратно в чащу. И укусила еще раз за ляжку. Подавленный и смиренный настолько, что не нашел в себе смелости снова идти за матерью, детеныш съежился, улегся под кустом на землю и от страха принялся тихонько и безутешно мяукать.

Прежде Марион ни разу не уходила одна так далеко от своего жилища, но слишком чудесное выдалось утро – ясное и теплое, тихое и безветренное. Пребывая в состоянии блаженства, что не часто случалось с ней, она как зачарованная уходила все дальше.

Марион знала, что главное – держаться поближе к реке, и тогда не заблудишься, тем более что Марк учил ее: в африканском буше ходить безопаснее, чем по улицам большого города, надо только следовать нескольким простым правилам.

Несколько минут Марион постояла там, где река разделяется на два рукава, полюбовалась парой скоп, сидящих в своем лохматом гнезде, которое они устроили в развилке высокого свинцового дерева. Белые головы птиц над красновато-коричневым оперением светились на солнце, как маячки, и ей даже показалось, что она слышит писк птенцов в гнезде, свитом скопами из сухой травы.

Эти звуки с новой силой напомнили ей о том, что и в ее организме теплится еще одна жизнь, и она, засмеявшись, пошла дальше по берегу Красной Бубези.

Вдруг совсем близко, в подлеске, послышался шум и треск сучьев: какой-то крупный зверь спасался бегством сквозь заросли, звонко стуча копытами о каменистую почву. Она замерла на месте, и по спине пробежал холодок страха, но совсем скоро снова стало тихо; она успокоилась и осмелела. Переведя дух, опять засмеялась и пошла дальше.