Уилбур Смит - Падение с небес

– До свиданья, Дик, и спасибо тебе за все. Это не просто слова, я говорю серьезно.

– Буду скучать без тебя, старина. Смотри впредь будь осторожней.

Ломбард находился на Солджас-уэй, почти прямо напротив железнодорожной станции. Маленькая передняя комнатка, где принимали посетителей, оказалась завалена огромным количеством ценных – и не совсем – вещей, да и просто хламом, много лет оставляемым здесь нуждающимися в деньгах людьми.

Грустью веяло от унылых, пожелтевших от времени подвенечных платьев, от пыльных витрин со старыми обручальными кольцами, часами с гравировкой, портсигарами и серебряными фляжками для спиртного – все эти вещи когда-то были подарены кому-то с любовью или в знак уважения, у каждой из них имелась своя печальная история.

– Два фунта, – сказал хозяин ломбарда, едва взглянув на костюм.

– Да ему всего три месяца, – тихо возразил Марк. – И я за него заплатил пятнадцать.

Хозяин пожал плечами, и очки в стальной оправе съехали ему на кончик носа.

– Два фунта, – повторил он и большим пальцем, казавшимся таким же серым и пыльным, как и весь его ассортимент, подвинул очки обратно.

– Ну хорошо… а что вы скажете об этом?

Он открыл небольшую синенькую коробочку и показал бронзовый диск, уложенный в обшитое шелком гнездышко и пришпиленный с помощью нарядной трехцветной ленточки белого, красного и синего цветов. Военная медаль «За отвагу», которую с гордостью носят военнослужащие младшего командного состава разных званий.

– У нас таких побрякушек полно… они мало кому нужны, – сказал хозяин и поджал губы. – Двенадцать фунтов десять шиллингов.

– Долго храните до того, как продавать? – спросил Марк; ему вдруг стало жаль расставаться с этим кусочком металла на шелке.

– Один год.

Последние десять дней непрерывных поисков работы вконец истощили его денежные запасы, да и бодрость духа тоже.

– Согласен, – сказал он хозяину.

Пока тот выписывал квитанцию, Марк успел побродить по закоулкам магазина. Обнаружил связку старых военных ранцев, выбрал себе один. Подошел к стойке с винтовками, в основном старыми, системы Мартини и Маузера – ветераны бурской войны, – но одна из них отличалась от остальных. Приклад выглядел почти как новенький, смазанные металлические части блестели, взгляд не находил ни царапин, ни следов ржавчины. Марк взял винтовку: и форма ее, и ощущение, когда держишь ее в руках, пробудили вереницу воспоминаний. Он постарался поскорее отбросить их. Там, куда он собирался отправиться, винтовка ему пригодится, и разумнее иметь оружие, которое хорошо знаешь. Само Провидение подсунуло ему здесь «ли-энфилд», а воспоминания… пошли они к черту, решил он.

Он открыл затвор и, глядя через казенную часть на свет, попадающий через открытую дверь с улицы, проверил ствол. Канал безупречен, нарезка почти идеальная, отчетливо видны ее блестящие спирали, без порохового нагара или оспин коррозии. Прежний владелец умел ухаживать за оружием.

– Сколько? – спросил он хозяина.

Глаза этого человека за стеклами очков превратились в безжизненные пуговицы.

– Это очень хорошая винтовка, – сказал он, – я заплатил за нее кучу денег. Вместе с ней идет еще сотня патронов.

«Пожил в большом городе и стал каким-то совсем слабеньким, – думал Марк. – Прошагал всего-то пяток миль, а ноги уже болят, ремень винтовки и лямки ранца больно врезаются в плечи».

Во время первого ночлега, когда он лежал у костра, а потом уснул, у него возникло такое чувство, будто его избили палкой. А утром, пытаясь сесть, он застонал от боли: ноги не разгибались, то же самое происходило со спиной и с плечами.

Первую милю после ночлега он едва ковылял, будто старик, пока мышцы не размялись как следует, а когда достиг козырька нагорья и стал спускаться к прибрежной низине, дело пошло совсем хорошо.

От Андерсленда он старался держаться как можно дальше и через реку переправлялся на пять миль выше по течению. Раздевшись, сложил одежду, ранец и винтовку на голову и двинулся через реку вброд по мелководью между белыми песчаными отмелями. Потом, не одеваясь, растянулся на скале, словно ящерица. А когда подсох на солнышке, снова оделся и двинулся дальше на север.

На третий день он уже приноровился шагать размашистым охотничьим шагом, и ранец на спине больше не мешал. Идти по холмистой местности было нелегко, приходилось то подниматься, то спускаться, нагружая все мышцы. Чтобы пройти сквозь густые заросли колючего кустарника, приходилось постоянно менять направление, что отнимало много времени и почти вдвое увеличивало дистанцию между начальной и конечной точками похода. Вдобавок высохшая трава сыпала семенами; острые, как и шипы кустарника, они легко проходили сквозь шерстяные носки и вонзались в ступни. Чуть не каждые полчаса приходилось останавливаться и вытаскивать их; однако в этот день он прошел миль тридцать, не меньше. Уже в сумерках Марк преодолел еще один из бесчисленных кряжей. Далекие голубоватые очертания Чакас-Гейт почти сливались с темнеющими вечерними облаками.

В ту ночь он остановился на ночлег под деревом колючей акации и при свете костра поужинал мясными консервами с маисовой кашей. Сухие ветки акации горели характерным для этой древесины ярким белым пламенем, распространяя вокруг запах ладана.

Генерал Шон Кортни стоял возле посудного шкафа из тикового дерева с рядами гравированных стеклянных зеркал и наборами столового серебра. В одной руке он держал резную вилку с ручкой из слоновой кости, а в другой – длинный нож шеффилдского серебра.

Ножом он сейчас орудовал не по назначению, а для наглядности, обращаясь к почетному гостю за своим столом.

– Я прочитал эту книгу за день, пришлось не спать до глубокой ночи. Поверь мне, Ян, это его лучшее произведение. Он проделал огромную исследовательскую работу, это выдающийся труд.

– С нетерпением жду минуты, когда начну читать, – отозвался премьер-министр, согласно кивая в знак признания заслуг автора обсуждаемого произведения.

– Она пока еще в рукописи. Лично я не вполне удовлетворен, считаю, что надо еще кое-что причесать и подчистить.

Вспомнив про жаркое, Шон ловкими однократными движениями ножа нарезал розовую говядину на пять тонких ломтиков, щедро опоясанных кольцом желтого жира.

Вонзив вилку в один из кусков, он положил мясо на фарфоровую розенталевскую тарелку, и слуга-зулус, в ниспадающей складками накидке из легкой белоснежной ткани с длинными, завязанными крест-накрест на талии концами и с феской на голове, немедленно отнес тарелку к месту во главе длинного стола, где должен сидеть сам Шон.

Шон отложил разделочный нож в сторону, вытер руки о льняную салфетку и, пройдя за слугой к столу, сел на место.