Эванжелин О'Нет - Зови меня Амариллис [СИ]

— Огюст, милый, не умирай! Мама, что же это? Мама… — она бросилась к матери. Мадам Розальба открыла глаза.

— Где я?

— Мама, Огюст! Он разбился! Наверное, он умирает! Мамочка, очнись! Огюст умирает!

Мадам Розальба провела рукой по лбу и попыталась встать, но опять опустилась на сиденье.

— Голова кружится… Зузу, помоги мне подняться.

Зузу поддержала мать и помогла ей выбраться из коляски. Огюст лежал на мостовой, глаза его были закрыты. Вокруг начала собираться толпа, кто-то кричал «ограбление, ограбление!», и вдоль по дороге, пыхтя, пронесся жандарм.

— Помогите, кто-нибудь! Врача! — завопила Зузу. — Он сейчас умрет!

Собравшиеся зеваки загалдели — кто-то объяснял, где живет врач, кто-то попытался поднять Огюста. Юноша застонал. Высокий мужчина средних лет с саквояжем растолкал толпу:

— Пропустите, я фельдшер, пожалуйста, расступитесь. Принесите огня!

Зузу кинулась к расположенной рядом лавке с вывеской «Табак и курительные принадлежности. Луис Мендоса» и набросилась на хозяина, требуя фонарь, который тут же был ей предоставлен. Владелец лавки, опасливо озираясь, сам вышел посмотреть, что стряслось. Человек, назвавшийся фельдшером, опустился возле Огюста на колени, взял его за руку и приложил голову к груди.

— Дышит. Пульс есть. Он жив, просто потерял сознание. В трех кварталах отсюда, на Рю Бланшар, больница Святой Януарии, там есть дежурный врач. Если дежурит доктор Салмон, парень наверняка будет спасен!

— Занесите его в помещение, — кричал кто-то. — Вот в эту лавку.

— Да-да, пожалуйста, — засуетился табачник и побежал распахивать дверь. Но фельдшер решительно запротестовал:

— До прихода врача его нельзя трогать. Если это перелом позвоночника или шеи, тогда он умрет. Нужны носилки. Я побегу за доктором, а вы, мадмуазель, посидите возле него и ни в коем случае не позволяйте его двигать.

Зузу опустилась прямо на мостовую и тихо заплакала. Мадам Розальба металась в темноте от коляски к Зузу и обратно, пытаясь накинуть на Зузу шаль, охая и причитая.

Спустя бесконечно долгие минуты из переулка показались фельдшер и доктор Салмон. Это был маленький сухонький человечек в черном сюртуке и с чемоданчиком. За ними спешили санитары с носилками. Он властно отогнал толпу, мягко отодвинул Зузу и принялся осматривать Огюста: оттянул ему веко и посветил фонарем, пощупал руки и ноги, осторожно помял затылок.

— Шея не сломана, и это главное. Насчет позвоночника — нужно обследовать. Возможно сотрясение мозга. Переложите его на носилки, — скомандовал он санитарам. — Нести далеко больного нельзя, тряска его убьет. Нужно устроить где-то здесь. Да хоть вот в этой лавке. На твердом плоском ложе, без подушки.

Санитары осторожно внесли Огюста в табачную лавку и поместили в темной каморке позади торгового зала. Доктор еще раз осмотрел Огюста.

— Он скоро очнется, но двигаться ему нельзя. Перелома вроде бы нет, но возможна трещина или смещение позвонков. Вы кто ему будете, мадам?

— Мы… я… я его невеста. А это моя мама. Мы живем на винограднике Дешо около Крозье, полчаса езды отсюда…

— Ему придется побыть здесь некоторое время. Нужна сиделка. Я могу оставить вам санитара, но…

— Мы заплатим сколько нужно, пожалуйста, пришлите санитара, — взволнованно воскликнула мадам.

— Хорошо. Робер! — окликнул он дюжего санитара с носилками. — Отнесешь носилки и вернешься сюда. Когда парень очнется, не позволяйте ему двигаться. Говорить тоже нельзя. Можно дать сладкой воды, но не кормить. Завтра утром я приду. Будем смотреть, как действовать дальше. Мужайтесь. Парень молод, крепок — выдюжит. Нужен уход.

Доктор ушел. Зузу уселась в продавленное кресло возле убогого ложа Огюста, а мадам Розальба отправилась уладить дела с табачником: раздобыла у него теплое одеяло для Огюста и объяснила, что на какое-то время эту каморку придется у него снять. Табачник Мендоса, пожилой смуглый каталонец, выказал полное понимание, заверил, что молодому господину будет оказана всевозможная помощь («Естественно, мы вознаградим вас за труды», — вставила мадам), что люди вообще должны помогать друг другу, а тем более люди благородные и почтенные, рассыпался в сочувственных восклицаниях и так далее.

— Ну вот, Зузу, — сказала мадам Розальба, заглядывая в каморку, где недвижно сидела Зузу, держа Огюста за руку и не отрывая от него глаз, — нам нужно ехать. Коляску починили. Нужно сообщить Дешо о несчастье!

— Нет, мама, ты поезжай одна. Я останусь здесь. Огюст может очнуться в любую минуту. Я должна быть с ним! — и никакие уговоры не подействовали. Зузу мрачно стояла на своем, время было позднее, совсем стемнело, и мадам Розальба, утирая слезы, погрузилась в коляску и уехала. А Зузу осталась.

На другой день, едва рассвело, примчались убитые горем Дешо. Доктор обследовал Огюста еще раз, обнадежил, что со временем все восстановится, но трогать больного категорически запретил. Зузу кротко, но твердо отвергла все попытки отправить ее домой, а вместо этого договорилась с табачником, что снимет себе для ночлега крошечную мансарду. «Мое место здесь, — отвечала она на все уговоры Розальбы и Дешо, — я не оставлю его».

Доктор Салмон одобрительно крякнул и похлопал ее по плечу:

— С такой сиделкой больной наверняка скоро поправится! — И, оставив подробные инструкции по кормлению и уходу, отбыл в больницу.

Скоро Огюст пришел в себя, но двигаться не мог, доктор разрешил ему говорить шепотом и предписал лежать в полумраке и думать о приятном. Огюст усмехнулся. Вместо свадьбы с любимой оказаться в чужом чулане, беспомощным тюфяком, который не может даже напиться сам! Как раз подходящая ситуация для приятных мыслей. Ведь неизвестно, будет ли он когда-нибудь вновь здоровым и сильным, каким он помнил себя отродясь…

Однако Зузу не позволяла себе плакать и огорчаться при нем — возле Огюста она была бодра, деловита и полна надежд и планов на будущее. Она кормила его с ложечки протертым пюре, поила бульоном, разговаривала с ним «о приятном». Она подружилась со старым Мендосой, и он позволил ей готовить пищу на его холостяцкой кухне и развлекал ее рассказами о сортах табака. Санитар приходил несколько раз в день для услуг, которые она не могла оказать, да сидел у постели по ночам, чтобы она могла хоть немного отдохнуть. Только тогда Зузу позволяла себе поплакать в подушку…

Мадам Дешо она ласково, но твердо отправила домой, и та, обремененная хозяйством и полудюжиной младших сестер и братьев Огюста, согласилась препоручить сына будущей невестке.

Так прошла неделя. Наконец озабоченная мадам Розальба снова пошла на приступ: