Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

— Флор велел тебе отравить Палицкого, — повторил он еще раз. — Ну, говори! Что ты хотела сказать?

— Сольмира, — сказала Наталья. — Она сводила меня в лес…

Колупаев выпрямился. Гвэрлум услышала, как он приказывает палачу дать ей пятьсот ударов, а после оставить одну.

Гвэрлум лежала, почти не чувствуя своего тела. Точнее, она чувствовала только две точки — две ступни. Там жила острая, непроходящая боль. Больше ничего. Ни рук, ни спины, ни головы.

В уме плавало неоформленное недоумение. Но постепенно, по мере того, как проходили часы тишины и одиночества и запах подземелья больше перестал ощущаться как чужой, Гвэрлум начала опять формулировать мысли.

«Он хочет, чтобы я оговорила Флора! Но почему? Разве он не хочет узнать правду? Разве ему не нужно остановить зло? Если меня сожгут, и Флора тоже… что делают с такими, как Флор? Отрубят голову? Ну, неважно, пока что это неважно… Если нас обоих убьют, то ведь упыри все равно останутся, и зло останется… Для чего ему оставлять их? На развод, что ли?»

Она почувствовала боль на лице и сообразила, что пытается улыбнуться искусанными, распухшими губами.

«Все не так плохо, Гвэрлум! — подумала она с похвалой. — Пока что я ничего ненужного не сказала. И не дождутся — не скажу! Я ведь черный эльф, я — сама зло. Часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо… И вообще. Женщины — терпеливые. Потребую другого следователя. Вызову адвоката. У меня есть право на один телефонный звонок. И еще есть право хранить молчание. Вечное».

Она вздохнула и провалилась в сон. В этом сне бродили разорванные черные тени, и ни одна из них не приближалась к Гвэрлум. Она щурилась, пытаясь разглядеть их получше, но они то выскакивали из мглы, то проваливались в нее, оставаясь клубками тьмы без явных очертаний.

Наконец сквозь эти очертания проступило лицо Андрея Палицкого. Гвэрлум видела его одно мгновение. Затем оно утонуло в черноте.

Пытки возобновились на следующий день. Поначалу Колупаева Наталья не видела, только палача. У него был скучный вид. Пришел человек на работу. Работа тяжелая, грязная, платят за нее скверно, но образование не позволяет найти другую. Вот ведь незадача.

Гвэрлум ощущала сильную физическую усталость. Тело, сопротивлявшееся боли, утомилось за эти сутки и теперь желало отдыха. То и дело к ней приходил сон — на доли секунды. Затем его прерывал очередной удар и новая волна боли. Наталья больше не кричала, только глухо стонала, выталкивая из горла слабенькие звуки.

Наконец опять показалось это страшное, сильное лицо в рыжих веснушках. «Что в нем не так? — лихорадочно соображала Наталья, пытаясь разогнать густой туман, заволакивающий ее сознание. — Он странный… Не потому, что велел пытать меня, нет, что-то другое… Какое-то несоответствие…»

Колупаев протянул руку и ущипнул Гвэрлум за грудь. Она зашипела и изогнулась, но станок крепко охватывал ее щиколотки и не позволял дергаться. Пальцы, поросшие рыжим волосом, пробежали по ее животу, сильно надавили снизу. Губы в густо-рыжей бороде раздвинулись в усмешке, мелькнули белые зубы.

— Для чего Флор велел тебе опоить боярина Андрея Палицкого? — спросил Колупаев, шаря руками по Натальиному телу. — Зачем он приказал тебе дать ему отраву?

— Пусти, гад… — шептала Гвэрлум. — Это не Флор… Это Пожега…

— Нет никакой Пожеги! — крикнул Колупаев и ударил Гвэрлум по груди. — Не ври! Нет никаких упырей! Это Флор велел тебе отравить Палицкого!

— Не Флор… — повторила Гвэрлум. — Это Пожега. Я расскажу, где ее найти… Мне нужен адвокат…

Колупаев нагнулся над ней так стремительно и низко, что в первое мгновение показалось, будто он хочет броситься на нее, точно коршун на зайца, и клюнуть носом.

— Это Флор! Ты скажешь мне, что это Флор! — крикнул он.

— Пожега, — упрямо сказала Гвэрлум. Она вдруг поняла, чего от нее добиваются. Им не нужна правда. Они никогда не поверят в существование Пожеги и упырей. Им требуется найти виновного, они его нашли и теперь выколачивают признание.

Жизнь Флора висела на волоске. И только Гвэрлум своим упорством не позволяла этот волосок перерезать. Мысль о своей великой миссии — спасти жизнь возлюбленного — наполнила Гвэрлум гордостью и придала ей новых сил. Она хотела бы плюнуть в лицо мучителя, но слюны во рту у себя не нашла и только зашипела.

— Это Пожега, — сказала Гвэрлум.

И пытка возобновилась.

Волоколамские иноки числом двое прибыли в Новгород быстрее, чем ожидалось. Одного звали Онуфрий, другого — Авраамий, оба похожи между собой, как братья: невысокие, сухие, с быстрыми, четкими движениями.

Лавр уединился с ними в светелке, где лежала раненая икона, и долго беседовал, а затем послал за Харузиным и представил его монастырским отцам.

Эльвэнильдо поклонился и выпрямился, не зная, что еще сказать или сделать.

— Сядь, — сказал ему Лавр.

Харузин подчинился и устроился на краешке скамьи, настороженно поглядывая на иноков.

— Расскажи, что ты видел в лесу, — велел Лавр.

— Ну, значит так, — начал Эльвэнильдо, — там целая свора. Скажем так, упырей. Я так думаю, что упырей на самом деле не существует, просто это какие-то… радетели.

Отцы Авраамий и Онуфрий переглянулись, не вполне понимая речь Эльвэнильдо. Лавр сказал ему вполголоса:

— Выражайся проще.

— Проще… — Эльвэнильдо вздохнул. — В общем, они сектанты и поклоняются этому… врагу, — вспомнил он иносказательное наименование дьявола. — Травы у них, наверное, есть разные. И лечебные, и для абортов… это… чтобы детей из утробы изгонять… Ну, и яд, конечно.

— Какие они? — спросил Онуфрий.

Харузин сообразил, что излагает уже известное, и перешел к собственным наблюдениям.

— Кое-кого я бы узнал при очной ставке… кх-х… Как бы это назвать?

— При доведке, — подсказал Лавр.

— Сольмира там была — эту я точно опознаю. Они там пели, кружились, что-то выкрикивали. Гадость, в общем. Выглядело как-то неестественно, ненатурально, как в театре, когда неловко делается от плохой игры актеров. Причем лажу лепят они, а стыдно почему-то тебе, — от смущения Сергей выражался все менее вразумительно для своих слушателей, но они спокойно кивали ему бородами, словно желая утешить.

— Этого мальчишку-то показал им, брат Лаврентий? — спохватился Эльвэнильдо. — Удивительная дрянь! Это тоже, наверное, входит в ихние радения. На обратном пути набрасывается на баб и насилует их. Совсем мальчишка, лет четырнадцати, быть может… Полный псих.

— Я покажу, — сказал Лаврентий. — Одержимый бесом и очень злой. Как будто с рождения был проклят.

Отец Онуфрий взял кусочек ткани и обмакнул в кровь, истекающую от иконы. Вчетвером они направились к сараю, где содержался Хотеславец. Поначалу там было тихо, но когда Онуфрий приблизился к двери, изнутри донесся низкий звериный рев.