Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

Харузин покраснел.

Лавр отозвался:

— Поверишь ли, Сванильдо, но одержимость бесом еще не есть полное препятствие ко спасению.

— Как это? — изумился Эльвэнильдо.

— Человек становится жертвой бесов иногда по материнскому проклятию — за грех родителей расплачивается, иногда — по попущению Божию, для вразумления. И тогда одержимость засчитывается за мученичество.

— Вот это да! — воскликнул Эльвэнильдо и снова невольно посмотрел на Хотеславца. — Но этот-то, мне кажется, был вполне доволен тем, что с ним происходило.

— Мы этого знать не можем, — ответил на сей раз Онуфрий.

— Что делать будем? — спросил Эльвэнильдо деловито.

— Умоем его и переоденем, — решил Лавр. — Я сам сделаю.

Отцы переглянулись и дружно кивнули. Эльвэнильдо остался во дворе — помогать Лавру. Вместе они натаскали воды, набрали ветоши и взялись стирать с Хотеславца многолетние накопления грязи. Поначалу Эльвэнильдо было страшно и противно прикасаться к трупу.

Суеверный ужас перед смертью был воспитан в нем с детства. Ребенка стараются не брать на похороны и вообще тему ухода человека из жизни не обсуждают. Эдакий «пир во время чумы». Потому что люди ведь умирают каждый день.

Лавр относился к покойнику гораздо проще. Работал так, словно прибирался в доме. Нужно почистить подсвечник — значит, берется чистящий порошок, тряпка… Нужно унитаз помыть — берется какое-то там средство из рекламы («а теперь дружненько заглянем в чужой унитаз!») — и… В общем, ничего личного.

Постепенно Хотеславец преображался, превращаясь из обычного, обиженного жизнью мальчика. Но когда первое ведро воды было вылито на его голову, блеснуло золото. Поначалу друзьям показалось, что это солнечный луч сыграл с ними шутку, но нет — после второго ведра золота стало больше. Приглядевшись, они поняли, что серые, засаленные волосы Хотеславца были на самом деле чистого золотого цвета.

Повинуясь наитию, Эльвэнильдо сказал:

— Знаешь что, Лавр, а давай мы его отнесем в ту церковь Успенскую, которую упыри разорили. Положим посреди храма, на то место, где икона раненая лежала. И посмотрим, что будет. Почему-то мне кажется, что там что-то будет.

— Что? — удивился Лавр.

В уме Эльвэнильдо промелькнул и исчез верхом на ведьме Хома Брут.

— Для чего-то Пожега держала этого полоумного дурачка при себе. Нужен он был ей. Не только ведь для того, чтобы пугать и портить глупых девок, которые приходили к ней в лес за помощью! — объяснил свою мысль Эльвэнильдо. — Это так, попутное обстоятельство. Портить девок можно и прямо в лесу, там нашлись бы желающие. Надеть козлиную маску — и вперед. Нет, что-то еще… Он был ей дорог, понимаешь?

Лавр медленно кивнул.

— Думаешь, его уже ищут и непременно придут за ним в храм?

— Если святой крови на порог налить, то, может быть, и пойти не посмеют. А мы посмотрим… Жаль, этот Колупаев не захочет нам стрельцов дать…

— А мы монахов возьмем, — предложил Лавр.

— Вчетвером не управимся. Там человек десять.

— Все десять к Успению не придут, — сказал Лавр. — Да и потом, ты ведь сам говорил, мужчин там почти нет.

— Там такие женщины — никаких мужчин не надо, — возразил Харузин. — Но все-таки… Попробовать, я думаю, стоит!

Церковь Успения после произведенного в ней кощунства успели уже прибрать, однако ни нового священника там не было пока поставлено, ни переосвящения не совершено. Она стояла закрытой, как будто замерев в ожидании.

Вечером, не особенно таясь, Лавр и Харузин пришли туда и открыли двери. Хотеславца, умытого и переодетого в длинную белую рубаху, они принесли с собой на носилках. Онуфрий остался дома, а Авраамий сопровождал друзей, держа в руке тряпицу, пропитанную кровью раненой иконы.

«Странно, — подумал Харузин, переступая порог церкви первым, — она стоит здесь пустая всего несколько дней, а ощущение такое, словно бы людей в ней не было несколько лет… А у нас иной раз зайдешь в заброшенную церковку в какой-нибудь пустой деревушке — и чувство обратное: будто в ней вчера еще служили Литургию… Можно подумать, что церкви живут какой-то скрытой, собственной жизнью».

— А почему бы и нет? — сказал Лавр.

Харузин вздрогнул.

— Что?

— Ты рассуждал вслух, — пояснил Лавр и чуть засмеялся. — Не бойся, я еще не научился читать мыслей. Хотя бывают прозорливые люди, которым действительно все человеческие мысли открыты.

— Тяжко им живется, — пробормотал Харузин. — Сколько разной дряни они в людях видят!

— Они — святые. Этот дар только тем дается, кто достаточно чист сам, чтобы прозревать в другом человеке не только его грехи, но и все скрытые в нем добродетели… А у церквей действительно есть собственная жизнь.

И Лавр, пока они устраивали мертвого, благообразного Хотеславца на полу храма, там, где сохранилось темно-красное пятно, рассказал…

Была заброшенная церковь, где много лет никто не служил. Однажды забрел туда странник и увидел, что храм прибран, чист, там горят лампады, иконы сияют, ладаном пахнет… Что такое? Вдруг видит — перед ним муж благообразный, летами совсем молодой.

— Кто ты? — спрашивает странник. — Неужели здешний священник?

— Я — ангел этого храма и служу здесь, пока люди не отыщут к нему путей, — ответил незнакомец…

— Что ж, после всего, что я видел, верю и этой истории, — сказал Харузин твердо.

Хотеславец лежал тихий, но на его детском лице так и остался отпечаток порока. Губы кривились, словно искали поцелуя, подбородок безвольно обвис.

— Нет, мало надежды на то, что терзавшие его бесы послужили ему во спасение, — проговорил Харузин, вглядываясь в лицо умершего.

— Тут ты прав, — согласился Лавр, — хотя и не пристало нам с тобой выражать мнение по такому поводу. Но вот у праведника, даже если он скончался в мучениях, лицо красивое, успокоенное…

— Кстати, о мучениях, — заговорил о другом Харузин. — Наташку-то поймали и держат в темнице.

— Попробуем ее оттуда выручить, — пообещал Лавр. — Только бы не наговорила на себя и на нас лишнего…

На пороге церкви осталась длинная красная полоса. Если догадки иноков верны, ни один упырь не сможет переступить ее.

Однако оставаться в храме и проводить ночь рядом с телом Харузин наотрез отказался.

Спрятались в маленьком домике по соседству. Еще недавно его занимал погибший священник, а теперь он стоял заколоченный в ожидании нового жильца. Харузин попытался оторвать доски от окна, но поранился, и Лавр, мягко отстранив его, сделал все сам. Сноровка волоколамского инока, который ловко и быстро взломал дом, поразила Харузина. «Все-таки он немного разбойник, — подумал Эльвэнильдо о своем новом друге. — Оно и к лучшему, впрочем».

Они устроились втроем возле оконца. Чтобы не было скучно, Харузин увлеченно пересказывал «Вия», потом перешел к «Страшной мести», попутно обнаружив, что перезабыл половину. Дабы не комкать рассказа, безбожно наврал отсебятины. По счастью, слушатели у него были терпеливые и кроткие — вынесли и Гоголя, и отсебятину.