Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

Дверь открылась. Связанный пленник бился на веревке и кричал, на его губах пузырилась пена, язык высовывался между зубов, прикушенный, кровоточащий, фиолетовый. Он распух и едва помещался во рту. Харузин перепугался по-настоящему.

Брат Онуфрий осторожно протянул руку. Тотчас лязгнули зубы, и горящие глаза уставились с яростью на вошедших. Тогда Онуфрий бросил ткань, пропитанную кровью, да так ловко, что она угодила прямо в лоб мальчишке и прилипла, распластавшись.

Смотреть стало по-настоящему жутко. Хотеславец заревел, как бык, и забился в судорогах. Он хотел поднести руки ко лбу, сорвать ткань, избавить себя от прикосновения святой крови, но руки его были связаны и тщетно он дергал локтями, пытаясь высвободиться. От низкого мычания, непонятно как исторгаемого мальчишеским горлом, начинало закладывать уши. Глаза Хотеславца вылезали из орбит, точно от невыносимой боли. Распухший язык зашевелился, грубый голос принялся сыпать непонятными словами.

А затем вдруг зазвучал второй голос, тонкий и тихий. Этот второй говорил по-русски, перемежая слова веселым хихиканьем:

— Сгубил, сгубил… не поможете теперь… девка-то Наташка — она уже в колодцах… — Смешок, смешок, смешок. — Плачет там, одна-одинешенька… Не сегодня-завтра всех вас выдаст… А почему выдаст, знаете?

Он мелко засмеялся, трясясь всем телом.

Этот второй голосок показался Харузину еще ужаснее, чем первый. Первый напоминал звериный. Хоть и несообразный с подростком, чьи уста его изрыгали, но все-таки животный. Второй же вообще не был ни человеческим, ни звериным. Если бы полено или иссохший, выветрившийся камень могли разговаривать — такой был бы у них голос. Неживая, враждебная человеку, смертоносная природа обладала бы этими интонациями и смеялась бы этим смехом. Где-нибудь в районе Содома или в пустыне…

Голосок продолжал насмехаться:

— Выдаст, выдаст Флора… Не будет больше Флора… И Лавра не будет — они ведь братья… А кто их отец? Только тем и могли бы спастись, что открыли бы позор своей матери… Но не откроют, не откроют… — И вдруг голос заверещал: — Жжет, жжет, больно! Снимите, снимите!

— Ну вот еще, — сказал Харузин, плюясь.

Прочие молчали.

Хотеславец обратил пылающие глаза на Харузина, и тот заледенел. Взгляд, полный нечеловеческой злобы, словно бы обшаривал его душу.

— Переоделся девкой… — зашипел Хотеславец. — Обмануть хотел… Сам теперь сгоришь…

— Где Наталья? — спросил Лавр у Хотеславца.

— Сними… — потребовал тот тонким голоском.

— Где Наталья? — повторил Лавр.

— У Колупаева, в застенке… — шепнул голосок. — Он ее по пяткам бьет, она плачет… — Хотеславец засмеялся. — Ах, как плачет! До чего же мне приятно!

Лицо мальчишки исказилось, и он затрясся на своей веревке.

— Сними, сними, сними! — кричал он. На сей раз голос был третий, голос самого Хотеславца. — Больно! Не хочу! Где моя женщина? Я не хочу! Больно, больно, больно!

«Настоящий Горлум, — подумалось Харузину, совершенно не вовремя. — Эльфийская веревочка его жжет. Неужели и это все правда? И кто же я в этом сценарии? Пин или Мерри? Что не Арагорн — это к гадалке ходить не надо…»

Изо рта у Хотеславца хлынула кровь, неожиданно он обмяк и, закатив глаза, повалился на пол.

Одним прыжком Лавр оказался рядом с ним.

— Мертв, — объявил он прочим. — Бес убил его.

— Что будем делать? — прошептал Харузин.

Странно, но к поганому мальчишке он не испытывал ни малейшего сострадания. Хотеславец лежал, очень обиженный, с выпяченными губами, как будто кто-то в последний миг отобрал у него давно обещанную конфету.

— Бес кое-что нам сообщил, — задумчиво молвил Онуфрий, снимая ткань со лба умершего. Под тканью оказался глубокий ожог, как от кислоты. — Наталья находится в руках дьяка Колупаева. Он ее пытает.

— Зачем? — в ужасе пробормотал Эльвэнильдо. — Я уверен, что она готова к сотрудничеству. Она — человек добрый и ни за что не стала бы убивать Андрея Палицкого. Я уверен в ней как в себе.

— Почему? — в упор спросил брат Авраамий.

— Потому… потому что у нас не принято убивать людей просто так… — брякнул Сергей и сразу понял, что сильно ошибается. Он попытался исправиться: — Потому что… Ну, не знаю. Мы с ней много лет знакомы. Ей другого хочется. Чтобы ею восхищались, чтобы ее любили.

— Тщеславие — ее слабое место, — добавил Лавр.

— Ну да, тщеславие! — не стал выгораживать Гвэрлум Сергей. — Ну и что? Она из тщеславия наверняка хотела стать крутой травницей. По-настоящему, по жизни. А эта Сольмира ее и купила. То есть, соблазнила, — поправился Сергей. — Вот так было дело, я думаю. И скрывать ей нечего. Она именно это и хочет Колупаеву рассказать.

— А Колупаев следует своей, как говорит Сергий, «основной версии», — добавил Лавр. — И это представляется наиболее странным.

— Что бес сказал? — уточнил Харузин.

— Ты плохо слушал? — удивился Онуфрий.

— Ну… я растерялся, — признался Харузин.

— Бес сказал, что Наталья под пытками скоро оговорит Флора, — серьезно промолвил Онуфрий. — И что Колупаев именно этого добивается.

— Но почему? — Харузин был растерян.

— Стоит над этим подумать… — Авраамий переглянулся с Онуфрием. — Выходит, что Колупаеву важно не упырей выловить, а вас с Флором погубить. И это очень странно…

— Вывод напрашивается сам собой, — вступил Харузин более уверенно. — Получается, что Колупаев заодно с упырями. Ну, если Лавр прав — а он был прав, как мне кажется, — и Пожега метила не в Палицкого, а в близнецов.

— Но зачем Колупаеву выгораживать упырей? — сказал Лавр.

— Разберемся и в этом, — проговорил Харузин. Он был страшно доволен собой.

Тело мальчишки вытащили из сарая и положили на земле, во дворе. Солнце светило на него как будто с неохотой. То и дело пробегающее по небу облако закрывало умершего тенью.

— Какой грязный, — сказал Харузин. — Такого даже в землю закапывать неприятно.

Авраамий глянул на Харузина с легкой усмешкой.

— А ты много понимаешь, — одобрил он и помял в кулаке свою бороду, раздумывая над сказанным. — Только вот еще вопрос, как его хоронить.

Харузин поднял руку, как в школе.

— Можно я кое о чем спрошу?

— Мы с Сергием условились, — поспешно объяснил Лавр, — что обо всем, что ему непонятно, он тотчас спрашивает.

— Доброе условие, — кивнул Онуфрий.

— Его вопросы иногда выглядят странными, — добавил Лавр, — но мы условились не обращать на это внимания.

— И это добро, — сказал Онуфрий. — Спрашивай, отрок.

«Отрок» робко осведомился:

— Вот этот парень, как вы говорите, был вместилищем беса.

— И не одного, — подтвердил Онуфрий, — чему и сам ты был свидетелем.

— Ну так он, стало быть, полная дрянь… и его нужно как-нибудь так похоронить, чтобы он… ну, не знаю… из могилы не вылез…