Павел Волков - Дерево уккал

На казачьем кругу было решено подвести живущий в окрестности люд под «государеву царськую высокую руку», быть там «до веку, покамест Русская земля будет стояти», а также «зла никакого на всяких русских людей не думать». Учитывая обилие разнообразных примитивных верований среди местного населения, приводить народ к присяге решили не по-христиански, а так, как это обычно делали казаки – целованием окровавленной сабли. Такой ритуал показался всем наиболее понятным.

Тем временем Григорий готовился к отъезду. Удивительное и странное задание Ивана Грозного все еще не было выполнено, а потому не давало путнику покоя. Расспросив туземцев, грек выяснил, что севернее Иртыш впадает в великую реку Ас, несущую свои воды к самому океану. А в месте слияния двух рек, на излучине раскинулся остров, сходить на который смертному строго запрещено, ибо там место стыка двух миров – мира живых и мира духов. Эта легенда до ужаса совпадала с тем, что было услышано в царских покоях, и будила воспоминания детства – сказания о далеком и чудесном Лукоморье. В рациональности мышления грек во многом опередил свое время, но увиденное им за недолгий час пребывания в сибирской земле ставило под сомнение привычный уклад вещей. И если до того он еще колебался, вспоминая разговор с Борисом Годуновым, то теперь, в свете новых событий, окончательно решил продолжать поход. В конце концов, приказ государя, даже такой необычный, стоил большего, чем умозаключения боярина.

В теплом срубе вместе с Григорием находились еще двое: Ермак Тимофеевич – славный казачий атаман и Адам Каминский – неудачливый эмиссар польского короля. Скрывать от них было уже нечего. По деревянному полу деловито прохаживалось существо, находившееся большую часть времени в мешке грека. Совершенно не стесняясь людей, оно клевало краюху ржаного хлеба, периодически отвлекаясь на то, чтобы поковыряться продолговатым клювом в густой бурой шерсти, покрывавшей все его тельце.

– Какой спех отправляться сию минуту? – сетовал Ермак. – Подождал бы до весны. Там, может, и подкрепления из Руси подойдут, дальше продвигаться станем.

– Ермолай Тимофеевич дело говорит, – встрял Адам. – Ну куда сейчас двигаться? А в Искере вполне можно перезимовать.

– Дай Бог, чтоб все было как говорите, – Григорий заглядывал в разумные глаза мехового шарика. – А ежели татары вновь соберутся? Кучум ведь жив, и армия его, в общем-то, цела. Что будет, коли крепость в осаду возьмут? Нет, сейчас ехать надо, пока путь открыт.

– Ну, Бог с тобой, – вздохнул задумчиво Ермак, – езжай, раз уж решил. У нас послы нынче от князя Бояра, опытные следопыты и охотники. На собаках до излучины добраться подсобят.

Грек кивнул, соглашаясь.

– А ты, пан Адам, что себе удумал? – атаман внезапно повернулся к поляку. – Хоть и вражина ты по определению, а при штурме все ж помог знатно. Может, в казаки подашься?

– Эх, я, пан Ермак, человек служивый. Негоже от присяги своему государю открещиваться. Сам ведь ты небось того же мнения. Только назад я тоже пока идти не могу. Не с чем мне к Баторию пожаловать. Да и как? В одиночку через Камень, а потом сквозь всю Россию прошагать? Думаю, раз уж такое дело, присоединиться к пану Григорию в его поисках, если он, конечно, моим обществом тяготиться не будет. Карту земель неизведанных составлю, богатства края опишу. Вот тогда можно будет и домой не с пустыми руками.

Ермак пожал плечами. Грек улыбнулся и снова кивнул.

– Да, – неожиданно сменил тему поляк, указывая на копошившееся под ногами бурое создание. – Имя ему надо бы дать. А то неудобно как-то получается.

– А я уже дал, – не прекращая улыбаться, ответил Григорий. – Игнат.

– От слова «огонь»? – переспросил Адам.

– На латыни, может быть. Только имя это греческое. Значит «неведомый».

Игнат, как будто уразумев, что речь идет о нем, запрыгнул на колени грека.

– Ладно, братцы, собираетесь так собирайтесь. А я пойду, потолкую с проводниками, – Ермак встал и подошел к двери. – Кстати, совсем забыл. Языки поведали, отчего так много войска Кучумова мы видели вечером, а утром при штурме хоть бы половина осталась.

Грек с поляком заинтересованно смотрели на атамана.

– Морок Кучум навел. Духи бесплотные супротив нас на берегу стояли, а к ночи сгинули. Армия-то основная с сыном Кучумовым Алеем небось нынче Строгановых грабит, а с ханом одни шавки остались да Маметкул. Вот тебе и колдун грозный. Тьфу.

Можно было подумать, что Ермак даже расстроен тем, как все сложилось. Он покачал головой, натягивая меховую шапку, открыл дверь и вышел прочь из юрты, чтобы вернуться к послам князя Бояра, с богатым ясаком ожидавших атамана. Из жизни Григория он уходил навсегда.

Широкая водная гладь, намертво скованная ледяными цепями, сверкала и искрилась, слепя собак, дружно тянувших груженые нарты. Покрытые густой шерстью, выносливые животные великолепно чувствовали себя при почти тридцатиградусном морозе. Их жилистые лапы уверенно отталкивались от ледяной поверхности, цепляясь острыми когтями за малейшие трещины и неровности. Нарт было двое. Собаки бежали цугом, припряженные парами. Сзади на полозьях стояли опытные каюры, которые и правили санями. Григорий и Адам сидели на покрытых шкурами деревянных настилах среди припасов и прочей поклажи.

Искер и храбрый казачий отряд остались далеко позади, за белоснежной пеленой, все больше и больше растворяясь в дымном мареве воспоминаний. Укутанные дыханием зимы, леса стояли могучей стеной по обоим берегам Иртыша, своим постоянным не меняющимся видом создавая впечатление бесконечности пути – некоей гонки по кругу. Так казалось пришельцам, но не местным жителям, равно как и не их собакам, для которых безупречными ориентирами служили каждый бугорок, каждое деревце, каждая звездочка на небосклоне.

Однако точка, появившаяся в пределах видимости посреди реки, явно не была частью ландшафта. Нарты, влекомые сворой выносливых животных, неумолимо неслись вперед. Так же неумолимо приближалась темная, на фоне льда и снега, точка, постепенно обретая человеческую форму. Фигура сидела на коленях на холодной поверхности замерзшего водоема, безрезультатно силясь встать на ноги. Они подкашивались и разъезжались, но человек не оставлял свои отчаянные попытки, боролся до конца.

В тот момент, когда нарты остановились у обессилевшей фигуры, стало ясно, что это женщина. Она куталась в теплый полушубок-тиртун, поджимая под себя ноги в валенках-пимах. Голову укрывала шерстяная шаль. По косным приплеткам, сверкавшим монетами, обилию серебряных браслетов и других металлических украшений Григорий признал в ней знатную татарку. Она была в сознании, но дышала очень слабо. Перенеся ее на сани, грек скомандовал: