Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

Ну да это все мои впечатления. Главное-то не в том. Ко мне, собственно, на этот раз пришел не Карбасов, он лишь представил мне своего товарища. Дальше же весь разговор вел господин Грошев. Он сделал мне довольно странное предложение. Предложил место в своем Регистрационном Бюро. И, видя по моему лицу, что служба, где бы то ни было, меня не интересует, возгласил:

– Видите ли, Евсей Дорофеевич, дело вот в чем. Иван Матвеевич, – округлый жест в сторону Карбасова, тот слегка привстал с кресла, – очень лестно отозвался о неких ваших способностях, – пауза и театрально сложенные ладони перед лицом, потом они плавно раскрываются.

Я словно находился внутри спектакля. Вроде я – герой, но смысл пьесы мне совершенно невнятен. А Грошев, подержав, покатав в ладонях несколько секунд тишины, продолжал:

– Вы очень быстро и абсолютно верно разгадали некий шифр, – и новая пауза, видимо, чтобы я припомнил, о чем идет речь, если вдруг позабыл, – нам очень нужны такие… сообразительные люди.

Так вот в чем дело. Карбасов все-таки поверил моей историйке про «Виллу Родэ», балеринку и случайное обнаружение шифровки. И в то, что это я разгадал код. Понятно, что это за Регистрационное Бюро. Какая-то жандармская или армейская структура по выявлению шпионов, что-то такое. Знал бы господин жандармский поручик, к кому он должен был вести этого своего «регистратора». Видимо, он совершенно не догадывается о способностях своей сестрицы. Это ее, Жозефину, должен бы он уговаривать, а вовсе не меня.

Пока я обдумывал эту мысль, «регистратор» Грошев соловьем заливался о судьбе Отечества, войне, потоках крови, проливаемых германским зверем, о долге каждого внести свою лепту в святое дело защиты родины и так далее, так далее, не забывая красиво вздымать холеные руки, поднимать брови и выдерживать многозначительные паузы. Прекрасный актер. Но как же мне исхитриться и отказаться от этого «святого дела»? Не могу же я, как ребенок, сказать: «Это не я, это все она, Птушка».

С трудом сохраняя отрешенное выражение на лице, выдавил из себя, что должен обдумать сие предложение, с панталыку не готов ответить. Ушли.

Визитку, врученную мне господином Грошевым, хотел сунуть в жестянку из-под ландрина, куда складываю все подобные карточки. Видать, был не слишком аккуратен, задумался, коробка и все ее содержимое полетело на пол. Стал собирать. Вот последние: канареечный заводчик, сам Карбасов, и – кто это? – настоятель дацана Агван Лобсан Доржиев, тот маленький человечек в шубе и с «монгольским» лицом. Ночь, мороз, мы с Птушкой в авто: «Приходите, вам будет интересно, мы принимаем всех». И я вдруг подумал, а что, может, и впрямь интересно окажется. Поехать, посмотреть дацан. Выкинуть из головы не слишком приятное приглашение в шпики.

Буддийский храм в столице России – это само по себе забавно. Где Россия, и где буддизм? Вещи не совместные.

На часах – начало третьего. Насколько я помню, хурал там в три, могу успеть. И я как-то завошкался, заторопился, словно успеть к началу службы очень важно, словно могу пропустить что-то значительное. Я даже телефонировал в гараж и вызвал таксомотор. И вот уже еду.

Не ожидал, что посещение дацана произведет на меня такое впечатление. Поехал туда чуть ли не как в цирковой шатер на ярмарке, глянуть на диковинку. А вернулся домой в состоянии «легкой раздумчивости» (не помню, где вычитал эту фразу). Добравшись туда, отпустил таксомотор и стоял в воротах, разглядывая гранитное мощное сооружение с запрокинутыми вовнутрь стенами. На площадке перед входом – красные молитвенные барабанчики.

Стоял, думал, стоит ли заходить или ну его совсем, только буддизма мне и не хватало. Вдруг услышал позади:

– Дозвольте пройти.

Смотрю, за мной стоит господин лет эдак за пятьдесят в шинели с полковничьими погонами. Его раскидистые усы забавно шевелятся, когда он говорит. В правой руке – увесистый баул. Я посторонился. Пройдя, полковник обернулся ко мне:

– Вы в дацан? Ежели угодно, пойдемте вместе.

Это-то все и решило. Так я бы, скорее всего, все-таки ушел, а тут приглашение. Я кивнул и пошел вслед за своим неожиданным компаньоном. Поднялись по каменным ступеням, тут он пропустил меня вперед. Я потянул высокую створку двери на себя, она едва поддалась.

– Тяните, тяните, путь к Будде требует усилий.

Когда вошли внутрь, я решил представиться. Говорю:

– Козлов Евсей Дорофеевич.

А он мне в ответ:

– Козлов Петр Кузьмич [9] П. К. Козлов (1863–1935) – опять же личность историческая: путешественник, ученик Н. М. Пржевальского. Географ, этнограф, археолог, исследователь Монголии, Тибета, северо-западного Китая. .

Вот ведь как забавно получилось.

Мы вошли в зал, высокий потолок поддерживают стройные красные колонны, сквозь стеклянные квадратные плиты потолка, украшенные зеленым узором, падает неяркий рассеянный свет, золотит большую статую сидящего Будды. Перед ним на шелковой, сшитой из разноцветных квадратиков, скатерти расставлены святыни. По краям – масса разноцветных шелковых флажков. За колоннами – простые скамьи для публики. Сидит с десяток, кажется, человек. Мы прошли туда же.

Служба уже шла. За низкими столиками в центре зала сидело семеро монахов в бордовых рясах, или как там этот наряд у них называется. Перед одним на столе лежали медные тарелки, как бывают в оркестре, перед другим – диковинного вида труба, извилистая, будто толстая змея, широко раззявившая пасть, а перед тем, что сидел с краю, – большой барабан. Дальше всего от входа и, соответственно, ближе к Будде, сидел мой знакомец, настоятель дацана. Низким горловым голосом он быстро-быстро говорил что-то на тибетском языке. Понять я ничего, конечно, не мог. Для меня это звучало следующим образом: «Бла-бла-бла-а-а-ы-ы-бла-бла-бла-а-а-а…» Когда он останавливался на короткое мгновение, только сглотнуть или вдохнуть, становилось слышно, как монахи вторят ему негромким хором: «А-а-а-о-о-о…» Казалось, они просто выпевают звуки без всякого смысла, но нет, перед каждым на столе лежали бумажки с текстами, и периодически бумажки эти менялись. Я сидел, смотрел по сторонам, стараясь особо при этом не вертеть головой, неудобно все-таки, и чувствовал, как этот голос вибрирует у меня в мозгу, в теле, как я весь начинаю вибрировать вместе с ним.

Минут через пять я сам превратился в этот голос, перестал чувствовать что-либо, кроме него. И вдруг: «БА-БАМ-М-М!» – ударили тарелки. Я подскочил от неожиданности. Нестройно задудело, глухо возроптал барабан. И снова горловое «бла-бла-бла-а-а-ы-ы-бла-бла-бла-а-а-а», и снова отзвуком «а-а-а-о-о-о». Еще одна грохочущая вставка, затем более понятное для меня: монахи затянули «ом-ма-ни-па-дмэхум» («о, ты, Сокровище на лотосе» – обращение к Будде), и опять вибрирующее в воздухе «бла-бла-а-а-ы-ы…»