Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

До этого мы все в передней стояли. Мне, если честно, вовсе не хотелось его к себе приглашать. Еще ни один его визит радости мне не принес. И на этот раз вышло, как всегда. Ну, прошли мы в мою комнату, уселись. Пауза повисла. Я молчу. Он молчит. Молчим, смотрим друг на друга. Он руки сцепил, на колено опер. Большими пальцами друг вокруг друга крутит. Я со стола карандаш взял, тоже в руках верчу. Вижу, не хочет он разговор начинать. Неприятно ему что-то, лицо напряженное, будто зуб у него болит. Но все ж бесконечно молчать не будешь, не за тем пришел.

– Вы, – говорит, – жильца вашего хорошо знаете?

Совсем я не ожидал, что в эту сторону его повернет. И сперва решил, что каким-то образом Карбасову стала известна история с чертежами и васильком, то, что Зеботтендорф рылся в них. Может, он тогда какой секрет военный узнал, а теперь это наружу выплыло. У меня аж в груди охолонуло. Говорю, что Вениамина знаю уж много лет, что служили вместе когда-то в оптической мастерской Урлауба, что он мне не столько жилец, сколько друг… Но вижу, слушает Карбасов меня невнимательно. Какого черта, думаю, ты ж, наверняка все это и сам уже разузнал по своим каналам.

– Ну, это в прошлом, – говорит, – это все уже история. А вот чем сейчас ваш друг занимается, вы знаете?

Я вспылил:

– Вы что ко мне явились вынюхивать? Вы думаете, я вам докладывать обязан? Я к вам на службу не нанимался и наниматься не собираюсь. Я вам не ищейка, не шпик, не топтун.

В общем, раскричался. Карбасов сидит, голову опустил, в пол смотрит, меня не перебивает. А как я замолчал, он в глаза мне посмотрел и говорит тихо так, спокойно, будто я не орал только что на него, слюной брызжа:

– Я не вынюхивать и не расспрашивать вас пришел. Я пришел предупредить вас. Жилец ваш, или друг, если угодно, – социалист. Состоит в партии социалистов-революционеров, посещает их нелегальные собрания. Вы поговорите с ним, у него наверняка и литература соответствующая имеется. Нелегальная. Террористическая. Здесь, в вашем доме.

Меня как обухом ударило, Вениамин – социалист. Да нет, ну он в заводской комитет был избран, сам мне говорил. Ясли, столовые, какой тут террор. И зачем Карбасов мне-то про это рассказывает. Это, поди, закрытая информация, как говорится, для внутреннего пользования.

– А мне-то вы зачем это говорите? А если я все Вениамину расскажу. Что за ним жандармы следят. Вы ведь следите?

– Не я, это другое делопроизводство. А рассказать – расскажите, может, одумается. Он туда, в тенета эсерские, совсем недавно попал. Но дело на него уже заведено, это так. А говорю я вам обо всем этом потому, что судьба ваша небезразлична сестре моей, а значит, и мне.

Тут он поднялся:

– Честь имею.

И ушел. А я остался в некотором отупении. Во-первых, про мою связь с его сестрой он, как видно, знает. Ну что ж, он Птушке самый близкий человек, вот она ему и рассказала. Тут ничего особенного нет. Это я, осел, из этого тайну раздул. Секрет Полишенеля. А во-вторых… во-вторых, хуже… Неужели Вениамин Кудимов подался в террористы? Вениамин, которого я знаю столько лет, веселый парень: гитара, романсы, любящий муж и отец, прекрасный специалист в этой своей оптике, человек, занимающийся самообразованием, всегда читает какую-нибудь книгу… Сказать о нем могу только хорошее… Но ведь я не следил за ним, не задумывался… А ведь он последнее время постоянно пропадает где-то по вечерам. Я думал, это дела завкома. А если?.. Да, читает, часто вижу его с книжкой. Но что? Он никогда не показывал мне эти свои книги. И мы никогда не обсуждали, что он читал. И веселья, собственно, у нас не много, гитару в руки он не брал уже, сколько же (?), полгода, пожалуй. Да и выглядит последнее время несколько озабоченным и не особо разговорчив. Но все это я относил к нашей жизни вообще. Повсюду бурлит подспудное недовольство. Война, спекулянты, перебои с продуктами, с дровами, с электричеством, зимой полопались трубы в домах, холод, грязь, заплеванные подсолнечной лузгой улицы, потери на фронте, раны и смерть. Оно, недовольство, превращается в истерию, прорывается стачками, демонстрациями, прокламациями на стенах. «Долой… долой… долой». Находится много тех, кто организует все эти протесты, сплачивает серую полуграмотную массу, натравливает ее на… Написал и задумался, на кого? На правительство? На спекулянтов? На заводчиков и банкиров? Казалось бы. Но на самом деле нет. На самом деле – на само государство. Цель – не устранить не умеющее или не хотящее работать правительство, даже не заставить имеющих капиталы поделиться с народом, обеспечить ему достойную жизнь, нет. Цель – развалить государство. Но чтобы Вениамин ввязался в это? Поговорю с ним.

Вчера поговорить с Вениамином мне не удалось. Вернулся он поздно, я уже лег спать. Утром я его не застал – ушел на службу. И сейчас, когда я пишу свои записки, его еще нет дома. День у меня сегодня был очень ясный. Постараюсь описать его и передать это свое светлое чувство, которое нынче окрыляет меня.

Я был в дацане. Сегодня Дуйнхор-хурал. Я вспомнил об этом случайно, что да, именно сегодня. А все благодаря Авдотье Поликарповне. Во время обеда, подавая нам картофельные клецки, сказала, что вот мол, картошку и ту стало трудно купить и стоит она как заморские фрукты-ананасы и что вот нонеча полнолуние, а до следующего надо успеть картошку посадить, а где для посадки купить, бог весть, а свою они всю приели. Из всей этой, скорее, для себя самой сказанной речи выделил я одно: сегодня полнолуние. Полнолуние третьего последнего весеннего месяца по лунному календарю. День, когда Будда Шакьямуни передал учение Калачакры (Колеса времен) царю Шамбалы, бог весть, как того звали, я забыл. Дуйнхор-хурал. Ом-ма-ни-па-дмэхум. Пойду, посмотрю. Любопытно.

Возле дацана было многолюдно. И публика не простая. И лиц наших славянских немало. Не только «монгольские». Увидел я и давешнего своего знакомого, полковника Козлова. Был Петр Кузьмич с женой, дамой много его моложе, но очень серьезной с виду. Подойти я постеснялся. Встал, где пришлось, в заднем ряду. Выглядывал из-за голов. А впереди разворачивалось действо. Фасад храма был украшен полотнами с вышитыми буддийскими символами, по сторонам – пучки флажков. Под нестройный трубный рев, бормотание большого барабана и истерические вскрики медных тарелок на маленьком пятачке плясали четверо ряженых. Ну чисто скоморохи на Масленицу. Только эти «скоморохи» одеты были устрашающе, у одного морда сродни волчьей, у другого синее перекошенное лицо с торчащими клыками, у остальных звериные маски, но что это за звери, не разберешь. В руках какие-то жезлы, не жезлы, украшенные шелковыми лентами, оранжевыми и голубыми. Многоцветные одежды. Актеры кружатся, одеяния колоколом. Пестрый вихрь шелковых лоскутов. Маски то вертятся друг вокруг друга, то замирают, подняв одну ногу в мягком войлочном башмаке с загнутым вверх носком, словно хотели шагнуть, да вдруг и позабыли. «Что это?» – заглядевшись, я задал этот вопрос вслух. Ко мне повернулся один господин в модном, явно дорогом сером пальто и мягкой шляпе. Прищур азиатских, к вискам разбегающихся глаз.