Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

Санька пытается ее развеселить, рассказывает принесенные из гимназии смешинки, но бесполезно. Тогда и Санька начинает грустить. В доме как во время похорон, тихо и печально.

Маленький Ефимка пронесется, как звенящая комета по комнатам, и опять тишина, серая, давящая, недобрая…

Пришло письмо от Климента. Наконец-то. Судя по тексту, он посылал мне еще какие-то письма. Ссылается на то, что уже писал, а я ничего такого не получал, значит затерялись где-то.

Ну да ладно, теперь это уже не важно. Сам он в Киеве, в госпитале Красного Креста. Госпиталь развернут в здании ремесленного училища на Лютеранской улице. Во дворе цветут кусты белого шиповника. Утром он проводит обход палат, в которых лежат нижние чины после ампутаций. В открытые окна врывается плотный дух цветущих роз. Он смешивается с запахами карболки, крови, измученных, страдающих человеческих тел. Запах настолько сильный, что от него начинает мутить даже привыкшего ко многому военного хирурга.

Брат пишет, что для него теперь так пахнет смерть, розами и кровью.

Русские войска взяли Черновицы [12] Принадлежавший австрийцам город Черновицы (Черновцы) сами они называли «вторым Верденом» и считали неприступной крепостью. Он был взят войсками 9-ой армии под командованием генерала П. А. Лечицкого 18 июня 1916 года в ходе Брусиловского или, как тогда говорили, Луцкого прорыва на Восточном фронте. , важную австрийскую крепость. Захвачены десятки тысяч пленных, сотни орудий. А война все продолжается, и конца ей не видать. У этой войны не будет конца. Мир не станет таким, каким был до войны. Он изменился бесповоротно и навсегда. Изменился в большом и в малом. Мы, люди, изменились. Зло проросло в нас.

Пытался читать статью А. Белого в «Биржевых ведомостях» «О злободневном и вечном». Мудрец лукавый все валит в одну кучу, переряжает фараона Рамзеса в уличного полисмена, трясет пыльным тряпьем, то мантией, то пиджаком. Тут тебе и душевные глубины, и небо духа. А смысл, на мой взгляд, простой: у вас там – война, а у меня здесь – Египет, сфинкс и прогулка в горы, кафе и газета. И чтобы вам там не обидно было, что нет у вас прогулки и сфинкса вам не видать, и чтобы мне перед вами не стыдно было за мой послеполуденный кейф, высосу я из пальца, из подножного корма, из вулканической пыли, из вечных слов «культура», «космос», «сознание» эдакое нечто бессмысленно-звучное. Раздую переливающийся яркими боками пузырь. Не статья, а пустота в конфетной обертке.

Перелистываю Сутру о мудрости и глупости, книгу, что подсунул мне господин Лобсан. Пытаюсь читать «с легким сердцем», как он говорил мне, отбросив все сухие знания, вычерпанные из научных журналов, все от немецких профессоров полученные сентенции о буддизме и его вариациях, махаяне и проповеди Шакьямуни.

Авдотья Поликарповна кормит нас зайчатиной. Нынче она на рынке дешева, дешевле гусятины. Свинина в лавке с многочасовой очередью по тридцати девяти копеек за фунт, если достанется, а на рынке у спекулянтов – по рублю десяти копеек за фунт. А говядины и вовсе не достать. Кстати, заячье рагу, тушеное в темном пиве, с морковью и картошкой, – очень вкусно.

Птушка, милая моя Птушка, птица моя певчая прислала письмо: скоро приедут они с тетушкой наконец в город. Отъезд из имения через неделю, потом еще несколько дней в Москве, ну максимум – неделя, надо посетить знакомых, раз уж такая оказия, наведаться в галерею Третьякова, приобщиться к искусству, еще кое-какие надобности, и домой, домой! Как приедет, доберется до своей квартирки, даст знать мне. Сразу помчусь к ней. Не сказать, как я соскучился. Застыл весь. Вот получу от нее письмо, и сам готов расчирикаться весенним воробьем. А нет писем – стыну, становлюсь заскорузлым внутри, и мир под стать мне превращается в пустыню, заполненную лишь гудящим ветром, холодным и злым. Печальная юдоль. Но теперь все, закончилось мое ожидание, теперь она снова будет со мной, будет моей.

Вообще, жизнь наша здесь в городе превратилась в ожидание писем. Будто между письмами ничего и не происходит. Живем механически, не замечая самой жизни, ее движения. Кажемся себе тяжелыми, вжатыми в землю камнями. Не чувствуем, что несет нас живым потоком. А куда несет, даже не задумываемся.

Ходили с Еленой и Санькой в синема-театр «Мулен Руж» на Невском. Смотрели комедию «Вова на войне». Приключения главного героя, франта-аристократа, ушедшего на войну рядовым, были очень смешны. Эдакий миляга с безукоризненным маникюром и пробором волосок к волоску, душка в солдатской шинели, он всем нравится – и дамам, и своему фельдфебелю. Он наивен и умен одновременно, простоват и находчив. И при этом очень смешон.

Идет в разведку, отбирает у немца форму и беспрепятственно движется во вражеский тыл. Потом отбирает одежду и автомобиль у американского журналиста. Немцы, как обычно показаны глупыми недотепами, закон жанра. Они хватают и лупят сначала своего, потом бедолагу-американца, гонятся за Вовой, но ему всегда удается быть впереди. Ему достаются важные вражеские документы, германский самолет и красавица-француженка в придачу. И в финале – георгиевский крест.

Одним словом, фильма понравилась, но если бы все было так просто и на настоящей войне…

Вчера неожиданно встретил приятеля из прошлой жизни. В пору моего увлечения биржевыми спекуляциями познакомился я с Петром Евграфовым, человеком весьма примечательным. Он просто бурлил идеями легких денег. Говорил: «Зарабатывать надо на глупости человечьей и на азарте. Ну на глупости – это канальство и мошенство, не графское дело. А вот на азарте можно. Человек азартен по природе. Его хлебом не корми, дай последний пятачок поставить на удачу, на кон, на спор».

Он постоянно шутил по поводу своей фамилии. То, сложив руки на груди, гордо заявлял: «Я вам не граф какой-нибудь. Я в два раза больше, чем граф». И с расстановкой: «Я – ЕВ-граф-ОВ!» Или вдруг с заговорщицким видом потянется к вашему уху и приглушенным гнусавым голоском: «Хочу сделать обрезание». Глаза круглые, вытаращенные. Выдержит паузу и добавит: «Обрезать напрочь!» И еще небольшая пауза потомить слушателя. «Напрочь обрезать… две буквы впереди фамилии и две – позади!» И захохочет первым. Да так заразительно, что и ты сам невольно засмеешься вслед, даже если уж слышал эту шутку не раз.