Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

– Это Цам. Во время Дуйнхор-хурала монахи приглашают богов спуститься со своего неба на землю. И боги спускаются. Правда, потом приходится их упрашивать вернуться обратно, – в темных глазах плескалась расплавленная усмешка.

Спектакль продолжался минут двадцать еще. Небо заволокло серой с лиловыми подпалинами пеленой. Начал накрапывать мелкий дождь. «Раз-два, раз-два» – стучал он по плечам, по раскрывшимся дамским зонтикам, по шелковым полам и рукавам пляшущих монахов. И вдруг р-раз (!) – разверзлись хляби небесные. Хлынуло потоком, затопляя всех, смывая цветастую яркость церемонии. Взбулькнув, последний раз промычала труба, вслед за ней заглох барабан, танец скомкался. Монахи, а за ними и публика двинулись к высокому крыльцу дацана. Внутри образовалась кратковременная суета. Мокрые, мы отряхивались, смахивали капли с лиц, дамы обтирались платочками, мужчины, нагруженные зонтами, шляпами, сумочками своих спутниц, крутились, выискивая, куда бы это все сгрузить. Гомон, смешки, совсем не соответствующие месту.

Представляю такое столпотворение в православном соборе в день какого-нибудь важного праздника, Пасхи или Покрова…

Нет, не представляю.

Как и в прошлый раз, в зале за низкими столиками уселись монахи в бордовых одеждах и желтых шапочках, необычных таких. На каждой был высокий полукруглый гребень. Шапочки напоминали шлемы римских легионеров. Сегодня здесь, видимо, были все монахи, жившие при дацане, столики стояли у колонн напротив друг друга, а в центре на высоком квадратном столе из разноцветного песка была выложена мандала. Лучи солнца, падающие сквозь стеклянный потолок, плясали на ней сполохами, красными, зелеными, голубыми.

Мы заняли скамейки за колоннами, хурал начался. «Ом-ма-ни-па-дмэхум», – горловым звуком затянул ширээтэ-лама. И опять, как в первый раз, вибрации его голоса заполнили все пространство без остатка. Казалось, оно дрожит, вибрирует вместе с ним. «Ом-ма-ни-па-дмэхум», – выпевали красные колонны… «Ом-ма-ни-па-дмэхум», – вторили шелковые флажки в углах алтаря… «Ом-ма-ни-па-дмэхум», – звучала мандала… Колесо времен вращалось. Оно проворачивалось и тащило за собой Вселенную, город, войну, дождь и дома, меня самого и моих близких. Так было всегда, так и должно быть. «Ом-ма-ни-па-дмэхум», – пело что-то у меня внутри.

Сколько времени это длилось, я сказать бы не мог. Но вот наступил самый последний акт: разрушение мандалы. Все присутствующие встали друг за другом, они по очереди подходили к центральному столу и получали от настоятеля пригоршню песка. Они подставляли шкатулочки, кошелечки, кто-то просто бумажные кулечки. Песок сыпался. Каждый получал свою порцию благодати. Я стоял и смотрел. И вот все почти разошлись, и через головы двоих еще не наделенных Лобсан посмотрел прямо на меня.

– А вы что же?

Он протянул ко мне сложенные ладони, из которых беззвучно сыпался песок. Я покачал головой:

– Я не верю в ваше ученье и в спасение, дарованное Буддой.

– А верите ли вы в дождь?

Странный вопрос.

– В дождь? Зачем мне верить в дождь. В него верь или не верь, а вон он идет.

Доржиев кивнул:

– Правильно. Верите ли вы в спасение или нет, оно существует. Верите вы или нет в существующий порядок вещей, это ничего не меняет. Он есть. Верите вы или нет в свое место в этом порядке, не важно, вы все равно его занимаете.

Из его ладоней по-прежнему сыпался песок. Я подставил свои, и в них потекла смешавшаяся в пеструю кашу мандала. За неимением какой бы то ни было емкости, я ссыпал песок прямо в карман пальто.

Потом я ушел домой, не хотелось растерять тихую радость, певшую у меня в душе.

Пасха у меня вышла в этом году очень грустной. Мало того, что нет вестей от Климента. А это очень беспокоит. Жив ли? Гонишь прочь от себя такие мысли, но они возвращаются и возвращаются. Я пишу ему, пишу Птушке. Но письма мои словно проваливаются в бездну. Ответов нет. Жозефина, птица моя певчая, ну ты-то могла бы написать пусть сколь угодно коротенькое письмецо. Прочирикать мне хоть пару слов…

От меня съехали Кудимовы. Как раз накануне Пасхи. Два дня я решался на разговор с Вениамином. Наверное, лучше бы не решился. Хотя, кто знает, что лучше. Какая правда правильная. Долго думал, как начать разговор. Спросить, где задерживается так долго по вечерам? Но ведь он может отговориться чем-то. Или спросить, не читает ли он нелегальную литературу? Я прокручивал так и этак в голове варианты, не придумал ничего и, дождавшись, когда Кудимовы отужинают, позвал Вениамина к себе в комнату. Сели в креслах перед моим письменным столом. И, севши, прямо в лоб заявил ему, что знаю о его причастности к социалистам-революционерам. Он, не задумываясь, ответил:

– Да, это правда.

И прямой взгляд глаза в глаза. Взгляд уверенного человека. Не будучи подготовлен к такому однозначному ответу, я нашелся только спросить:

– Но почему?

Сам я прекрасно понимал, что не это я должен был спросить. На такой вопрос я и сам могу ответить: потому что война, потому что жизнь наша несется по все более кривым рельсам, потому что, проводя свое время среди рабочих, занимаясь защитой их интересов, да что там, ведь и сам Вениамин – рабочий человек, он проникся их взглядами, их чаяниями, их идеологией. Не «почему» надо было спросить, а скорее, «зачем» или «куда», куда заведет его этот путь. А я как кисейная барышня – «Почему?», еще бы руками всплеснул от избытка чувств. И ожидаемо в ответ получил лекцию о прогнившем самодержавии, достигшем крайней точки – чуть подтолкнуть и покатится. О том, что главное дело рабочего класса – это самостоятельное освобождение от гнета империализма, а главная задача социалистов-революционеров – агитация рабочих, организация их выступлений, сплочение и так далее, и так далее. У меня было ощущение, что не своего друга я слушаю, не его слова и мысли, а зачитываемую вслух статью, так четко и округло звучала пересыпанная «учеными» словами речь Вениамина. Самодержавие… борьба… объединение… профессиональные союзы рабочих… агитация… социализм… – повторы одних и тех же терминов: «чирик-чик-чик, канареечка-пташечка, жалобно поет…», а что за ними, за словами этими, есть ли там его личная, собственная позиция, продуманная, выстроенная, выстраданная, или только слова… слова… слова…

– Но ведь война…

– Что война? Война развязана преступными правительствами империалистических держав. Война может и должна стать толчком к восстанию как в России, так и в Германии, это приведет к свержению нынешней власти… (чирик-чик-чик).

– А дальше?

– Дальше Учредительное собрание, демократизация общества, социализация земли… (чирик-чик-чик).

– А террор? Вот скажи мне, Вениамин, неужели ты, лично ты, готов стать террористом. Вот ради этих красивых слов, что ты мне тут наговорил, ты готов сам идти и убивать. Убивать людей. Живых, теплых. Целовавших своих жен, детей, смеявшихся, гладивших своих собак…