Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

Храм, великолепный с точки зрения архитектуры, богато украшенный, открылся всего три года назад, а официально вообще в прошлом только году, в его алтаре сидит Будда, подаренный королем Сиама, и пожалуйста, служители его потихоньку начинают разбредаться.

На прощание господин Доржиев предложил мне прочесть одну книгу. Он достал ее из низенького резного шкафчика. Она была современной, печатной, но тоже была упакована в красный мешочек.

– Это Дзанлундо, Сутра о мудрости и глупости. Мы напечатали перевод на русский язык в нашей типографии. Почитайте.

Я ответил, что знаю об этой книге, читал в научном журнале (в одном из тех, что брал в Публичной библиотеке, когда увлекался восточными штудиями), собраны в ней джатаки, предания, будто бы самим Буддой Гаутамой рассказанные своим ученикам. Правда, то, что она переведена на русский, мне было неизвестно. Оказывается, совсем недавно переведена, можно сказать, только что. Перевел ее глава российской Сангхи Пандито Хамбо-лама Даши Итигэлов. И я уже не удивился, услышав, что тезка мой, полковник Козлов знаком и с ним тоже.

– Во многом знании – много печали. Читайте с легким сердцем, – напутствовал меня настоятель, мимоходом процитировав Екклесиаста.

Книгу я взял, отказать было бы совсем невежливо. Но читать не собираюсь. И думаю, что дадена она мне лишь затем, чтобы был у меня повод еще раз прийти в буддийский храм. Господин Лобсан – ловец человеков.

Вычитал в Петроградском листке: над Лондоном сбит немецкий дирижабль. Бомбил английскую столицу. Хорошо, что до нас они не долетают. Даже представить трудно тот ужас, что испытывают при этом мирные обыватели. Идешь по своим делам или едешь трамваем, и вдруг на голову тебе начинают сыпаться бомбы. И вокруг раскручивается дикая пляска смерти.

Птушка прислала письмо. Милое, полное легкой, щебечущей радости. Тетушка Ди-Ди раздумала умирать. Возможно, весна, пробуждение природы, буйство жизненных сил подействовали, а может быть, Жозефина, принесшая в ее дом свет, смех и бесконечные песни, песни, песни… Более того, она решила оставить свое деревенское житье и вернуться в столицу вместе с племянницей. Так что теперь надо привести в порядок дела имения, собраться, а это все не быстро делается: сундуки, перины и тюфяки, столовые приборы, скатерти и занавеси, обновление гардероба. Списаться со знакомыми в Петрограде, чтобы подыскали приличную квартиру, а заодно наняли кухарку. Или нет, лучше поручить это племяннику, пусть Жано побеспокоится о своей тетке. Надо нанести последние визиты многочисленным соседям, оставить им кое-какие поручения и, в свою очередь, принять от них просьбы и послания в столицу. Так что раньше июня месяца приехать вряд ли удастся. Что мне остается? Буду ждать.

На Конногвардейском бульваре открылся вербный торг. Множество палаток, лошади, толпы зевак, покупателей, крики зазывал, какофония красок, запахов, звуков. Забрал племянников и повел их покупать вербу, игрушки и все, что их детским душам будет угодно. Хочется праздника. Хочется света и тепла не только с неба, а чтобы нутро, выхоложенное бесконечным тревожным ожиданием, согреть. Ефимке сразу свистулька приглянулась, большая глиняная птица, яркая, разноцветная. Несу его на руках, а он знай в нее дует, свистит на всю Ивановскую. Дорофею – американского жителя в кайзеровской каске.

Я эти игрушки сам любил в детстве, мы с братом могли часами забавляться: сверху на резиновую пленочку давишь, а чертик стеклянный, пузатенький, ножки маленькие, кривенькие, глазки-бусинки, сам – вверх-вниз в пробирочке, и крутится, крутится в воде. Живой. И становилось от этого щекотно в горле, пузырилась радость, выплескивалась смехом. И все казалось нежным, весенним, новым. И кусок голубого неба между крыш, и ветерок с запахом булок и куличей, и пушистые комочки на ветках вербы. Мы называли их зайчиками.

Саньке достались три павлиньих пера, высоких, важных, каждый с гордым оранжевым глазом и сизым зрачком. Купили подарки для Елены, Ксении, Вениамина и Павлуши. Всякую милую ерунду: шкатулочки, брелочки, деревянные побрякушки и много-много веточек вербы. Дети спрашивают: «Дядечка, а тебе что? Мы же для тебя ничего не купили». И верно, про себя я и позабыл. Подумал, подумал. «А давайте, – говорю, – птичку купим и выпустим. На счастье». Так и сделали, купили синичку желтенькую, солнечную, в крохотной клеточке из прутиков ивовых. Отошли от ларьков, от толпы подальше, клеточку открыли: лети, птушка! Она цвиркнула нам на прощанье, может, «спасибо» свое птичье сказала и упорхнула в синь небесную. Свободна.

Сегодня случилось редкое атмосферное явление. Северное сияние. За всю свою жизнь видел я эту красоту лишь однажды, когда среди зимы поехал проведать Климентов дачный дом в Райволу. Тогда, помню, задрав голову в бездонную черноту, любовался зелеными, отливающими серебром сполохами в полной тишине. Будто мир еще не начался, и я один на всей земной поверхности. И нет никого, кроме меня и Вечности.

Нынче же застало меня сияние небесное спешащим, семенящим, суетным, приземленным. Торопился к Елене, не хотел, чтобы ждали меня к обеду, чтобы простыло все, бежал мимо Николы Морского. Поднял глаза, а колокольня подсвечена зеленью купоросной, переливается, играет, хоть и светлый день. Мне бы остановиться, застыть, задрать голову, выкинуть из нее сиюминутность, хоть на мгновение стать вечным. Но нет, отметил про себя: «Поди ж ты, днем сияет…», и дальше бежать. Не промедлил даже, дурак.

Приходил Карбасов. Один. Без господина «регистратора». Я думал за ответом на свое предложение послужить на благо царю и отечеству. Опять же выбрал время, когда я дома один. Вошел, снял свою модную бекешу и остался в жандармском мундирчике. И смотрит на меня, какое это произведет впечатление. Интересно, думаю, почему он решил раскрыться передо мною. Он удивление на моем лице видит, относит его на тот счет, что я не знал о его службе, говорит:

– Прошу простить, что ввел вас ранее в заблуждение. Как видите, я служу в жандармском управлении.

Молчу, дескать, вижу, и дальше что? Он помялся, с ноги на ногу переступил, волосы свои ячменные ладошкой пригладил. Вижу, неудобно ему. Наконец, вздохнул:

– У меня разговор к вам, Евсей Дорофеевич.

И тут я почему-то зачастил. Наверное, хотел поскорее тему эту неприятную для меня закрыть, чтобы он ушел уже:

– Знаете ли, Иван Матвеевич, я от предложения вашего, вернее не вашего, а господина… э-э-э, Грошева, вынужден отказаться. Я, знаете ли, пацифист…

Но тут он на меня рукой махнул:

– Я вовсе не об этом хотел переговорить с вами. Дозвольте уж в вашу комнату пройти.