Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

– Это у ваших длинноволосых в церкви – фокусы, а у нас, как вы сами заметили, – «или». Почему вы, уважаемый Евсей Дорофеевич, так слепы. Вы верите только в то, что можете увидеть, пощупать, попробовать на зубок. Только в чугунный столб, который неудачно выскочил вам навстречу и тюкнул в лоб.

Я снова в гостях у господина Лобсана, и мы спорим о природе чуда. На этот раз не в той комнатке в дацане, где обычно пьется прекрасный зеленый чай после хурала, а в собственном доме настоятеля. Дом опустел. Почти все монахи покинули его. Нынче здесь осталось, кроме самого ширээтэ-ламы, всего пятеро – три ламы да пара учеников-хувараков, мальчишек на побегушках. Господин настоятель мрачен последнее время.

Типографию пришлось закрыть за недостатком средств. Оставшиеся в дацане ламы в скором времени собираются уезжать в Бурятию. Да и вообще, буддистов в городе почти не осталось, и раньше-то их было около двухсот человек, а нынче – бог весть. В дацан почти никто уже не заходит, и службы теперь идут далеко не каждый день.

Скоро Лхабаб Дуйсэн [17] Лхабаб Дуйсэн – праздник в честь земного воплощения Будды Шакьямуни. До этого момента он проповедовал Учение бодхисаттвам на 4-ом небе в Саду Радости, в духовном царстве Тушита. Отмечается на 22-ой день 9-го лунного месяца, в октябре-ноябре. , один из главных буддийских праздников. Еще бы! Снисхождение на Землю последнего Будды. Празднуют его чуть ли не месяц, с церемониями и зажжением огней. А тут и хурал отслужить толком некому.

– Скоро я останусь тут совсем один. Буду шаркать ногами по темным залам, светя себе огарком свечи, стряхивать метелочкой пыль с Золотого Будды, мести пол, напевая под нос священные тексты. Старый глупый Вагиндара, всеми забытый служка в заброшенном монастыре, – ворчал настоятель.

Насчет всеми забытого служки – это господин Доржиев, несомненно, прибедняется. Теперь, когда я знаю этого человека гораздо лучше, могу сказать, что забудут его едва ли. Учитель ныне живущего Далай-Ламы, один из его ближайшего окружения, ездивший не только в Питер, но и в Париж, в Пекин, в Индию и Цейлон с его поручениями, – влиятельный, тонкий и, вероятно, хитрый политик, приложивший руку к Большой игре там, на Востоке, человек образованный, да, с теологическим уклоном, но владеющий достаточно широкими познаниями в новой истории, знающий, где и в чем пересекаются интересы Англии и России, Китая и Монголии. Такие фигуры не растворяются без следа.

Но сейчас на уме у него лишь неудачи. Он жалуется: создал новую бурятскую азбуку, отпечатал ее здесь в столице, издавал книги, популярные у буддистов, сборники сказок и джатак на монгольском языке и с помощью этого нового своего алфавита даже перевел пушкинских «Рыбака и рыбку», но все это дело так и заглохло; практически все свои деньги вложил в строительство дацана, а он стоит теперь пустой.

– Война… Повсюду война. В России, в Тибете. Есть ли где еще в этом мире свободное от войны место? Или только в запредельной Шамбале?

Ко мне пришла Ксения. Пришла с дурной вестью. Вениамин арестован. В октябре бастовали чуть ли не все заводы Выборгской стороны. К ним даже присоединились солдаты. Стачки и манифестации шли одна за другой. И правительство наше ничего не смогло сделать. Разгоняли рабочих жандармы, казаки, присылали части из Московского гарнизона, но выступления не прекращались.

И конечно, Вениамин был в каком-то комитете среди руководителей этих выступлений. Большевики это были или эсэры, я так и не понял со слов несчастной Ксении. Но так или иначе, а среди арестованных оказался и ее муж. Сейчас он в Литовском замке. Что будет с ним дальше – суд (?), ссылка (?), Ксения не знает. Свидания не разрешены, и передать ему она ничего не может.

Она пришла ко мне вовсе не с тем, чтобы просить о чем-то. Ксения хотела просто поговорить с другом, так она сама сказала.

Мы уселись с ней в некогда общей нашей гостиной за столом, я налил ей чаю. Это наше чаепитие совсем не походило на те, что устраивали мы ранее. По иронии судьбы сегодня была как раз суббота, день английского файф-о-клока.

– Ты помнишь, Ксения, как мы пили чай с молоком и овсяным печеньем, которое ты пекла для нас?

– Да. И ты знаешь, я потом поняла, это было самое счастливое время в моей жизни. Я была тогда спокойна. Потом я научилась бояться. Каждый день ждать, что за ним придут. Ждать, бояться и молчать. Каждый день. Это было мучительно. Теперь, когда он арестован, мне даже стало легче. Может быть, это грех. Но тебе я могу сказать, Евсей. Мне кажется, ты поймешь. Все уже случилось. Больше не нужно ждать. Поэтому я почувствовала себя свободной. От страха. От ожидания.

– А как Павлуша? Ему, наверное, не просто.

– Да, конечно. Он очень переживает за отца. Но одновременно он гордится тем, что отец его арестован как революционер. Это почему-то возвышает его и в собственных глазах, и в глазах его друзей. Они собираются у нас дома и много говорят об этом. Я решила, пусть лучше у нас, чем неизвестно, где. Тем более, это ненадолго.

Ксения решила дотянуть в городе до весны, до окончания учебы сына, а потом вернуться в Мартышкино, в родительский дом.

А как же тогда реальное училище? Павлуша же не сможет ездить в город каждый день.

– Доживем до следующей осени, посмотрим. Может быть, его отпустят, может, сошлют. Тогда даже не знаю. Ехать вслед за ним? Или пойти работать? Можно в те же Оптические мастерские, они берут, там много женщин работает. Вот видишь, приходится на старости лет начинать жизнь заново, самостоятельно, – она рассмеялась невесело.

Я заметил, что говоря о Вениамине, Ксения ни разу не назвала его по имени: «он», «за ним», «его»… Наверное, она все же чувствует обиду, считает, что Вениамин разрушил их жизнь. Он ведь ответственен не только за себя, в первую очередь – за семью, за жену и сына. Избрав путь борца за светлое будущее всех рабочих, он своих самых близких людей лишил настоящего. Стоило ли? Не знаю.

Мы посидели недолго, Ксения заторопилась – дел много и в лавку еще надо. От предложенных денег она, конечно, отказалась. Сказала, не надо, пока хватает. Но пообещала, что, если деньги понадобятся, возьмет у меня. Дала свой адрес, живут они на Выборгской стороне, просила зайти как-нибудь. Я обещал.

Начались морозы. Пока не особо сильные, градусов 5–6 по Реомюру. Вытащил свою старую шубу, встряхнул. Никакой новой бекеши я себе не сшил и, наверное, уже не буду. Зачем?

Вряд ли удастся обновиться, лишь переодевшись в новую вещь. Да и надо ли. Думаю, не новизны я искал. Скорее, пытался избавиться от онемения души. Пытался устроить себе радостную суету или суетную радость. Встряхнуть себя таким манером. А теперь передумал.