Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

От меня многое отпало за последнее время. То, что раньше казалось значительным, важным для меня лично, нынче вовсе перестало меня интересовать. Те же котировки, к примеру, или новости с фронтов. Как вернулся Климент, ход военных действий вовсе перестал быть мне хоть сколько-то интересен. Я, пожалуй, способен не заметить, что война окончится. И сама городская жизнь не занимает меня более. Пойти в синема или театр? Нет, пожалуй. Что я там найду? Ту же суету, что и на улицах, только фальшивую, нарочито акцентированную.

Отпали близкие мне люди – Кудимовы, Птушка. Сейчас отпадает семейство брата. Климент, наконец, перестал пережевывать свое несчастье, лишившее его возможности быть хирургом, перестал погружаться во внутреннюю пустоту. Сходил в свою родную академию. Там на него набросились с жадностью: «Вы с вашим опытом полевой хирургии нам просто необходимы. Немедленно приступайте! Лекции, занятия. Подготовка военных врачей». Теперь он готовится, обложился специальной литературой, пишет курс лекций, проводит уже какие-то практические занятия со студентами в анатомическом театре. Он занят.

Кроме того, и дома он теперь не сидит, как по первости, неподвижным кулем. Он руководит. Вникает во все хозяйственные мелочи, какие продукты закупать и где, заготовить побольше дров к зиме, потом они будут еще дороже, и прочее, и прочее. Занимается с детьми, хотя времени на это у него остается не много. В общем, наверстывает упущенное, то, чего был лишен, находясь на войне. И домашние с энтузиазмом вращаются вокруг него.

Планетарная система. Замкнутая. Я в нее не вписываюсь. Хожу я к ним все реже. Нет, они мне все рады, и все любят меня. Но в моем присутствии там нет необходимости.

Первый снег выпал, прибрал в городе, укрыл грязь, голую черную землю, облепил тонкие ветви деревьев на Конногвардейском и возле дацана.

Ходил туда. Первый день Лхабаб Дуйсэн. На сам хурал я не пошел. Слушать Ганжур [18] Ганжур – собрание канонических текстов, приписываемых Будде. на тибетском языке – бессмысленное дело. Явился, как всегда, под конец службы в расчете на уже привычную беседу с дражайшим ширээтэ-ламой. Народу в храме почти не было, от силы человек пять. Все какие-то буряты, совсем бедняки, замотанные в пестрые тряпки. Благородной публики не видать. Около полугода прошло с того дня, как пришел я на Дуйнхор-хурал. Тогда это был настоящий праздник, светлый и радостный.

Я помню, как пело мое сердце: «Ом-ма-ни-па-дмэхум». А теперь совсем не то. В полупустой зале лишь три ламы читают священные тексты, им внимает пяток прихожан. В зале полутемно, электричество отключено, горят фонарики. В их несмелом свете едва вырисовываются багровеющие колонны, они пропадают в темной высоте, растворяются. Блики бродят по лицу Будды, и улыбка его уже не такая отрешенная, как обычно. Она нечеткая, извиняющаяся, робкая.

Пил чай, слушал сетования господина Агвана, мне стало даже как-то жалко его. Великий праздник, а никого нет в храме. Хувараки разбежались, кто-то домой, а кто-то даже устроился на «Новый Лесснер», на заводе нынче уютней, чем в монастыре. Может, эти бывшие монахи даже участвовали в октябрьских стачках.

– Ну, хотите, я стану вашим хувараком? – не вполне всерьез спросил я Агвана Лобсана.

– Важно не то, что хочу я. Важно то, что вы сами хотите, Евсей Дорофеевич. Если знаешь, куда идешь, идешь смело. И зря вы шутите. Зачем вам становиться хувараком. Если бы вы приняли Учение, могли бы стать ламой. Могли бы, к примеру, учить детей в чойре [19] Чойра – учебное богословское буддийское заведение. Что-то вроде училища, бурсы. русскому языку. В Бурятии очень не хватает учителей. А русский будущим ламам просто необходим.

Я только руками сплеснул: какой из меня учитель. Да и как бы я стал преподавать бурятам, не зная бурятского языка. Выучил бы? Легко ему говорить. Я – человек бесталанный.

Эта мысль въелась в мой мозг. Ай да, Лобсан, ловец человеков, все-таки ухитрился подловить и меня. Уехать из этого города, продутого ветрами всеобщего недовольства, за край географии. В совершенно иные, абсолютно отличные от здешних края. В черти где находящуюся Бурятию, за Байкал. Через пару недель один из трех остающихся еще в столице соратников ширээтэ-лама Даши Лодой собирается ехать в Агинский дацан. Поехать с ним и навсегда остаться там, никогда не возвращаться сюда больше. Такая перспектива все более кажется мне привлекательной.

Я вовсе не думаю и не надеюсь, что там мне будет житься легче. Наоборот, я прекрасно отдаю себе отчет, что многих привычных удобств я буду лишен. И что же? Когда мой брат уходил на фронт, он не рассчитывал по утрам принимать ванну, да и ватерклозет вряд ли поджидал его в прифронтовом лазарете. Но надо было идти, надо было делать эту работу, резать и штопать раненых, и он пошел.

Конечно, нельзя сравнивать.

Но для меня возможность поменять не только свою собственную географию, но весь уклад жизни – это тоже такой своеобразный поход на войну. На войну с онемением души, с заскорузлостью, поразившей мой разум. Начать делать что-то нужное не только мне. Пусть это будет русский язык. Вспомню свои гимназические годы, подготовлюсь, накуплю учебников. Путь не близкий, пока еду, глядишь, и в бурятском разберусь. Попрошу Даши Лодой ламу позаниматься со мной. Он добрый человек, не откажет.

Или я увлекся маниловщиной? Может, просто глупости лезут в голову от безделья и одиночества, от неустроенности?

Это будет последняя запись в моем дневнике.

Все-таки, я решился. Теперь мосты сожжены, «участь моя решена» [20] Это, скорее всего, Пушкин: «Участь моя решена. Я женюсь». Откуда – не помню. , не смог удержаться от цитаты. Я уезжаю в Агинский дацан, буду преподавать русский будущим ламам.

Подготовка к отъезду завершена. Заняла она, правда, отнюдь не две недели, а целый месяц. Да и дел закрыть надо было немало. Оформить брату доверенности на управление всем моим имуществом, и движимым, и недвижимым. Купить несколько билетов военного заема и передать их Ксении.

Это я хитро придумал. Понимаю, что предлагать ей деньги – бессмысленно. А билеты военного заема я дал ей как бы на время, с тем, чтобы она могла дважды в год получать с них дивиденды. По моему возвращению (пусть думает, что я вернусь), она возвратит мне эти билеты.

Посещение квартиры, на которой живут Ксения с Павлушей, вовсе не произвело на меня удручающего впечатления, как я заранее думал. Виделась мне голая, неприкрытая ложным блеском нищета. Представлялись какие-то отгороженные ситцевыми тряпками углы, в каждом из которых ютится семейство с детьми. Но оказалось, квартира, которую снял Вениамин, съехав от меня, хоть и небольшая, но вполне приличная, с водопроводом. Там две комнаты и небольшая кухня.