Михаил Петров - За колымским перевалом

— Выкладывай, что надумал? — устало проговорил Жарченко. Ему было тесно в крохотной кабине машины, а тут еще между ног квадратная железная, печка выплескивала едкий дым в щели не плотно прикрытой дверцы. Он вытер мокрые от слез глаза и приказал шоферу — Туши, к черту, свою душегубку.

— Нельзя, гражданин начальник, — угрюмо пробасил шофер. — Морозище сегодня за пятьдесят!

— Он прав, Петр Савельевич, — вмешался Бутурин, — зачем рисковать. На ходу будет продувать, весь дым утянет.

— Так что у тебя? — спросил Жарченко, пытаясь плотнее прикрыть дверцу печки.

— Пока на Синеках развернутся, разрешите двинуть бригаду вон за ту сопку. Там, в долине, присмотрел я рощицу лиственниц. Не ахти какой лес, но на месяц я себя рудостойкой обеспечу.

— Вывозить чем будешь?

Бутурин развел руками:

— Бог его знает, что-нибудь придумаем.

Жарченко вырвал из тетради листок и написал распоряжение начальнику лагпункта выделить бригаду заключенных на лесозаготовки.

…До поселка Кулу Жарченко добрался к полудню. Здесь размещался лагерь, пополнявший рабочей силой горные предприятия. Лагпункты находились на горных участках. Контора была пуста. Жарченко прошел по коридору, заглядывая в каждую комнату.

— Что за наваждение! — удивленно воскликнул он. — Люди! Где вы?

Входная дверь с тягучим скрипом отворилась, через порог осторожно перешагнул высокий сухой старичок, на вытянутых руках его лежала охапка дров. Он сбросил поленья у двери, увидев Жарченко, прижался спиной к стене, чтобы пропустить его.

— Дневальный? Где капитан?

— Гражданин капитан ушедши в зону.

Жарченко удивленно посмотрел на старика.

— Священник?

— Никоим образом, гражданин начальник.

— А кто же?

— Археолог, если угодно, — старик тяжело и часто дышал, руки его дрожали.

— Как звать?

— Пеньковский.

— За что же тебя ушедши на Колыму?

Старик поднял худое, обросшее седыми волосами лицо, глаза его в темных глубоких провалах оживились, и Жарченко понял, что перед ним не старик, а измученный до предела еще не старый мужчина. Но тут же взгляд Пеньковского потух, он устало опустил голову. Только сейчас Жарченко разглядел, насколько изможденным было костлявое лицо заключенного. Грязный, заношенный, но аккуратно заштопанный бушлат, слишком большой для его худого тела, висел мешком.

— Здесь, в тайге, кем стал?

— Промывальщиком.

— Это уже интересно. У кого работал?

— У геолога Федорова…

— Допустим, по диплому он такой же геолог, как я водолаз. Практик. Но мужик умнейший, геолог из него действительно получился что надо, — Жарченко еще раз внимательно осмотрел заключенного. — И промывальщики у него всегда были толковые. Безруких не держал… А как сюда, на Кулу, угодил?

Пеньковский не успел ответить — за его спиной щелкнул замок, в коридор вышел широкоплечий плотный офицер, набрасывая на ходу полушубок. Грубо оттолкнул дневального.

— А! Начальник пожаловал, — старший лейтенант что-то аппетитно жевал, причмокивая. — Ко мне?

— Нет, мне нужен капитан.

— Так уж только один капитан. Оперативников не признаешь.

— Пошел ты, знаешь куда? Убери икру с усов.

Старший лейтенант пригладил усы, слизнул красную икринку, прилипшую к пальцу.

— Перед обедом закусываешь? — усмехнулся Жарченко.

— Для бодрости. Пойдем дербалызнем по стаканчику, отличный ликер навострилась варить моя жена из брусники на спирту.

— Мельчать стали наши офицеры, на ликеры перешли.

— Не хочешь — не надо, себе больше останется.

Офицер направился к выходу. За ним Жарченко, у дверей оглянулся — старик стоял на коленях и засовывал дрова в большую печь, изготовленную из железной бочки. На улице Жарченко, продержал оперативника.

— Что за человек?

— Дневальный? А что?

— Давно здесь?

— С весны.

— Что у него за спиной?

— Точно не помню, но чем-то обидел геологию. Кажется, богатую россыпь скрыл во время разведки. Добавили десятку.

— Направь его на восьмой лагпункт. Бутурину позарез нужен промывальщик.

— Не связывайся с ним, с доходягой. Он же на ладан дышит.

В поисках капитана они прошли через весь лагерь мимо новеньких бараков, выстроенных в два ряда. Найти его удалось в БУРе. Начальник лагеря молчал всю дорогу и лишь у себя в кабинете нервно раскричался:

— Откуда я знаю, что там, на Синеках, творится! И знать не хочу! Кто меня спрашивал, когда направляли туда первый этап? Зоны нет! БУРа нет! Дорога на соплях! На кой… мне вся эта шушера, пятьдесят восьмая! Полудохлых баб из Берлага подсунули и сразу за горло хватают — лес давай!

Капитан еще долго метался по кабинету, кричал, пока не сорвал голос. Тепло от железной печки разморило Жарченко, хотелось одного — лечь и уснуть вот на этом узеньком диване, сколоченном второпях лагерным плотником из сырых досок. Сквозь сон он услышал продолжительный телефонный звонок. Капитан схватил трубку.

— Ну чего ты, едрена вошь, так звонишь! Как на пожаре! Что? Кто? А чего же молчишь? — капитан протянул трубку Жарченко. — Тарков тебя ищет.

Разговор с Тарковым на этот раз был кратким. Жарченко даже удивился его спокойному, ровному голосу. Начальник политотдела расспросил о положении дел на прииске, похвалил директора, что тот сам выехал на Синеки.

— Жди меня на лесоповале, — сказал полковник под конец разговора. — Я приеду с майором Блайером, сам посмотрю, каковы там лесные массивы. Майор отыщет зачинщиц волынки. Надо надолго отбить охоту саботировать. Видимо, мы еще не все выкорчевали, что Берзин здесь расплодил.

Тарков надолго умолк, и Жарченко положил трубку, но телефон тут же зазвонил.

— Вот еще что, Жарченко, говорят, где-то рядом с Синеками озера есть. Пять или шесть. В районе большой наледи. В одном из них ерши водятся. Ты разузнай-ка до моего приезда, можно ли проехать туда? Нам с тобой положено знать все, чем богаты наши угодья. Посмотрим на месте, нельзя ли организовать вылов рыбы для продажи.

…Жарченко вышел на берег реки, посмотрел вниз на заснеженный лед, на длинный ряд высоких гор, окаймляющих широкую долину на противоположной стороне. В предгорье Колымо-Янского хребта река Кулу встречалась с другой речкой — Аян-Юрях.

В тридцатых годах на Аян-Юряхе и его многочисленных притоках стали мыть золото; и прииски росли как грибы после теплого дождичка. Вода в реке помутнела от песчаной и глинистой пульпы, сносимой с промывочных устройств, старательских колод и проходнушек. Прижатый к левому берегу мутный поток, хорошо видный сверху, долго еще тянулся рядом с чистыми, светлыми водами Кулу, пытаясь сохранить самостоятельность, пока наконец не растворялся и исчезал бесследно.

Жарченко хорошо знал эти места и недоумевал, почему лишь там, где Кулу поглощала воды Аян-Юряха, река получала новое название — Колыма? У Жарченко подобное недоумение вызывало, видимо, то обстоятельство, что родился он и вырос в Семижарове, в юношеские годы облазил все тамошние места, часто заплывал на утлой самодельной лодчонке под дырявым парусом из мешка далеко вверх по Волге, к истоку ее, и в памяти его твердо уложилось — все реки, даже великие, начинаются с крохотного ручейка. А тут, на тебе, соединились две полноводные речки — и объявилась великая Колыма!