Михаил Петров - За колымским перевалом

…Встреча продолжалась четвертый чае без перерыва, и вопросам, казалось, не будет конца. Кубашов не выдержал — он видел, как устал Смелеков, и тихо шепнул:

— Заканчивайте, Для первой встречи достаточно.

Смелеков с трудом приподнял набухшие веки.

— Доведем дело до конца.

С правой стороны зала, от стены, послышался мужской простуженный голос:

— Позвольте и мне два слова, без предисловий. В ином несколько плане. Кто нам скажет, до каких пор прииски, обеспечивающие государство валютой, будут влачить на Теньке такое жалкое существование? Не за горами юбилей Октябрьской революции, а посмотрите, в какой развалюхе ютится сельский Совет, Над провалившейся крышей гордо реет государственный флаг!

Смелеков никак не мог разглядеть в полумраке мужчину, который, откашлявшись, говорил теперь громко, уверенно, то и дело поглаживая ладонью голый череп.

— Это Фуфлыгин, промывальщик, — подсказали Смелекову, — Зимой кочегарит в котельной.

— Кто в прошлом?

— Какой-то профессор, не помню, — ответил директор прииска. — То ли за генетику попал сюда, то ли за кибернетику.

Фуфлыгин сел, но тут же поднялся вновь.

— Пора создавать современные прииски, оснащенные мощной землеройной техникой, в корне менять технологию извлечения и обогащения золота. Конечно, мы понимаем, что возможно это только при условии надежного обеспечения приисков минерально-сырьевой базой. Но ведь для этого вы — горное управление, экспедиция, и наконец вы, райком, — и существуете. Надо, уважаемые, работать! Да-с, работать! У нас есть опыт такой работы. Тридцатые годы! А сегодня почиваем на лаврах. Вы соберите-ка, товарищ Смелеков, всех наших бывших прорабов, промывальщиков — в райкоме. Мы вам расскажем, где надо искать россыпное золото, секретов не держим. Правда, когда я предложил подобное Таркову, знаете, что он мне сказал? «Ишь, чего захотел! Чтобы враги народа учили нас жить!?

Смелеков поднялся:

— Товарищ Фуфлыгин, я попрошу вас не уходить после собрания.

Зал откликнулся:

— Все, суши, профессор, сухари.

— Передай, старикан, привет этапу от Пузыря!

Смелеков громко, перекрывая выкрики, сказал:

— Мы обсудим, товарищ Фуфлыгин, ваше предложение! Такую же мысль на днях мне высказал бригадир шурфовщиков Бекшин с прииска «Южный», — сказал и, не отрываясь, выпил полный стакан воды.

Тут же раздался звонкий голос Звонаревой:

— Во, братцы! Загнали секретаря! Как олень к воде припал!

Со всех сторон послышались выкрики:

— Да вы любого загоните, только волю дай!

— На пользу! Пусть знает нашу правду!

— Спасибо, что наведались, мы хоть раз в жизни душу на всю катушку отвели.

Смелеков и все, кто сидел в президиуме, спустились с невысокой сцены в зал. Их окружили люди.

— Поддали мы вам парку, товарищ Смелеков, — Витченко протянул пачку сигарет. — Вчера нам навалили курева. На всю зиму.

— Спасибо, не курю, — сказал Смелеков, оглядываясь.

Расталкивая горняков, к нему приближался Фуфлыгин. Остановился рядом и вежливо наклонил крупную голову, поглаживая молочно-белую бороду.

— Вы пожелали со мной встретиться.

Смелеков окинул взглядом высокую, заметно сутулую фигуру старика в аккуратном, хотя и много раз латаном ватнике, туго перетянутом в поясе широким ремнем, и в серой цигейковой шапке, потертой, Давно потерявшей форму. Трудно было определить его возраст: темно-коричневое лицо сплошь покрыто глубокими морщинами, кожа задубела от мороза и ветра. И все же в лице его и в манере держаться присутствовала до конца не истребленная интеллигентность.

Смелеков протянул руку:

— Здравствуйте, товарищ Фуфлыгин. Как вас звать по имени-отчеству?

— Владимиром Казимировичем когда-то величали. — В тусклых, выцветших глазах, глубоко сидящих под нависшими, неожиданно черными бровями, мелькнуло удивление. Фуфлыгин крепко стиснул пальцы Смелекова — Не думал, что мне придется пожимать руку партийному секретарю.

Смелеков пригласил Фуфлыгина отойти к сцене, где было меньше народу.

— Когда и за что арестованы?

— В тридцать восьмом был арестован, в тридцать девятом приговорен к расстрелу, — неожиданно для Смелекова будничным тоном ответил Фуфлыгин. — Через месяц капитан, который старательно выбивал из меня чистосердечное признание в том, что я состоял министром просвещения в подпольном Сибирском временном правительстве, сам был расстрелян за связь с какой-то родственницей генерала Муравьева, и мне предложили добровольно поселиться на двадцать пять Лет здесь. Затем добавили десять лет за высказанное вслух сомнение в том, пристало ли новой власти доделывать работу за царя, занимаясь массовыми расстрелами старых большевиков и социалистов.

— Где работали?

— Ректором одного из сибирских университетов.

— Апелляцию подавали?

— Зачем? Кому и где я теперь, такой вот, нужен?

— Пеньковского знаете? Он по-другому рассуждает.

Фуфлыгин пожал плечами.

— Пьете?

— Да-с. Бывает. Частенько. Другого способа восстановить душевное равновесие, хотя бы на краткий миг, не имею.

— Признаюсь, Владимир Казимирович, устал сегодня чертовски. Если вы не будете возражать, то я хотел бы продолжить наш разговор в более спокойной обстановке.

— Буду весьма признателен, — Фуфлыгин снова склонил голову.

Смелеков подходил к выходу из клуба, когда услышал голос, окликнувший его. Он остановился. К нему спешил Фуфлыгин.

— Ради всего святого, извините меня, — он протянул пачку бумаг. — Возьмите вот эти бумаги. Простите великодушно, немного помял в кармане. Вас они обязательно заинтересуют. Записки моего коллеги по бараку Абросимова. Здешняя тайга сделала из него, в прошлом начальника штаба какой-то армии, отличного геолога.

— Где Он сейчас?

— Гм! — Фуфлыгин снял шапку, смял ее в кулаке, сунул под мышку. — Абросимов… оказался покрепче меня Устоял. Реабилитирован. В прошлом году я по лучил от него письмо, из Киева.

Смелеков поблагодарил, положил бумаги в папку.

— Может быть у вас имеется еще что-нибудь — подобное?

— Если вы сочтете возможным встретиться со мной — еще раз, как обещали, то я покажу все, чем располагаю…

Вечером позвонил из обкома первый. Звонок был неожиданным- и Смелеков внутренне сжался, готовясь к неприятностям. Дальнов поздоровался и, как обычно, без всякого вступления заговорил о делах:

— Улетаю на Чукотку, оттуда в Москву, — голос Дальнова звучал отрывисто. — Почему не звонил?

— Не все еще разложил по полочкам.

— Зато мне начало твоей деятельности успели разложить по костям. Не слишком ли усердствуешь?

— Наоборот. Из-за текучки не успеваю сделать все, что задумал.

— Что за выходы в народ затеял? Много нахватал синяков? Не испугался?