Сергей Ермолинский - Денис Давыдов (Эскадрон гусар летучих)

И скифы не подвели — они налетели вихрем. Денис саблей сбил французского офицера, и началась суматошная сшибка. А в это время по флангу ударил Бедряга, ведя за собой казаков.

— Руби их в песи, круши, хузары! — кричал Денис. Сбил французского вахмистра и прыгнул на фуру с мукой, держа пистолет в одной руке, а саблю — в другой.

Бестолково толкались коровы на мосту, среди фуражиров началась паника. Вспоротые мешки взмыли дымы мучной пыли. Перила деревянного моста рухнули, и кто-то из французов полетел вниз, в речку…

Хорунжий блаженно спал. Шум боя, выкрики, мычание коров, выстрелы долетали до него, но он продолжал спать, блаженно улыбаясь.

И вдруг стало тихо.

Попов-Тринадцатый тотчас проснулся и вскочил.

Конфуз был полный! Он увидел уже совсем мирную картину: выстраивались гусары, и Денис гарцевал возле них, а рядом казаки сгоняли в кучу пленных французов.

Хорунжий направился было к своим, но тут из группы пленных выскочил маленький барабанщик, пронзительно вскрикивая:

— Вив ля франс! Вив льэмператёр! Я не сдаюсь! Стреляйте!

Он чуть не толкнул Попова-Тринадцатого, но тот наподдал ему носком сапога пониже спины, презрительно бросив:

— Не ори, щенок!

Мальчишка зверенышем отскочил от него.

— Вы оскорбили солдата великой армии! Лучше убейте меня!

— А иди ты… — бормотнул Попов, увидев неподалеку Дениса, и побрел к нему, пеший, виноватый.

— Коня хорунжему! — приказал Денис и так посмотрел на него, что тот достал платок и стал в смущении тереть лицо.

— Погонишь пленных в Юхнов, там и проспишься, — безжалостно распорядился Денис. — И по сему случаю завяжи узелок на память.

Попов стал покорно завязывать узелки на всех концах платка.

…По дороге растянулся обоз пленных фуражиров. На некотором расстоянии от него тащился маленький барабанщик…

Безмятежно и тихо было в доме юхновского предводителя дворянства Храповицкого. Кружевные занавесочки висели на окнах, герань и фикусы в кадках украшали гостиную. За фортепьяно сидела Лизанька, дочь предводителя, и негромко напевала романс Дениса, который в недавние дни он пел на балу у Катрин:

Пела она в упоении, а рядом, благодушествовал ее папенька, Степан Яковлевич, майор в отставке.

В гостиную вбежала девка с воплем:

— К нам офицер!

И тут же появился старый слуга и возвестил:

— Хорунжий Попов-Тринадцатый от подполковника Давыдова.

— Ах! — вскрикнула Лизанька и выбежала. В гостиную вошел Попов-Тринадцатый и первое, что сделал, — опрокинул кадку с фикусом.

— Простите… виноват… — сконфуженно пробормотал он.

— Пустяки какие! — замахал руками Храповицкий.

Попов отрапортовал по-военному:

— Прибыл с новой партией пленных фуражиров.

— Ну, Денис! Ну, молодцы! — расплылся Храповицкий. — Садитесь, голуба моя. Душевнейшие рад. Егор! — крикнул он.

Хорунжий присел на кончик стула, и они уставились друг на друга. Храповицкий был так же неразговорчив, как и Попов-Тринадцатый, и, чтобы несколько разрядить обстановку, забарабанил по столу пальцами, напевая:

И вот, слава богу, Егор внес на подносе хрустальный фужер.

Хорунжий скосил глаза на поднос — секунду мучительная борьба отразилась на его лице, — однако же он отодвинул фужер от себя. Достал платок с узелками, вытер со лба пот и произнес:

— Завязал. — И поспешил разъяснить: — Не употребляю-с.

— Н-да… — недоумевающе протянул Храповицкий. — Эт-то… Ну-с, а как насчет Бородина? Какие вести?

— Полная победа над Бонапартом! — рявкнул Попов. Голос у него был столь оглушителен, что он окончательно сконфузился.

— Полная ли? — вздохнул, покачав головой, Храповицкий. — Москва-то горит? Был слух, что Наполеон Кремль взорвал.

— Врут, — сказал Попов.

— И, говорят, Бонапарт на Санкт-Петербург собрался! На воздушном шаре!

— Про пузырь слыхивали. Врут.

В гостиную вбежала принаряженная Лизанька.

— Дочь моя — Лизанька, — представил ее Храповицкий.

Попов вскочил так, что все, стоявшее на столе, подпрыгнуло.

— Вы… от Давыдова? — прошептала она в волнении.

— Так точно.

— Боже мой! Но какой же, какой он?

— Кр-расавец! Мой первый боевой друг! — с необыкновенным воодушевлением вскричал Попов-Тринадцатый. — Гусар из гусаров!.. Стрелок, рубака… Спросите у батюшки.

— А стихи… пишет?

— Стихи? — Попов с возмущением пожал плечами.

Отряд Дениса двигался через поле, направляясь к лесу. Поотстав от отряда, Денис с Митенькой Бекетовым свернули к дороге, и вдали показался дом Нелюбовых.

— А ведь совсем недавно мы здесь танцевали, — сказал Денис.

— А как смотрела на вас Катрин! — подхватил Митенька.

— Да, да, Митя… — И вдруг Денис перебил самого себя: — Догоняй отряд, а я заскочу в усадьбу. Может, они еще там?..

— А ежели там французы? — возразил было Митенька, но Дениса уже и след простыл.

Усадебный двор был донельзя замусорен, фигура амурчика над фонтаном повалилась набок, яма, в которую хозяйственный Устимович закопал нелюбовское добро, была разрыхлена и зияла пустотой. Возле нее возились бородатые мужики.

Денис въезжал осторожно, тихо, еще не понимая, что происходит в усадьбе, и не замечая, что за ним тотчас начал красться мужик с цепом, а стоявшие у ямы мужики разом обернулись, странно улыбаясь. Денис соскочил с коня и не успел слова сказать, как шедший сзади ударом повалил его, заткнул рот тряпкой, и в ту же секунду все мужики скопом накинули на Дениса мешок, завязали веревкой и бросили на телегу.

— Стре́лить его к чертовой матери! — сказал длинный мужик.

— К Кутузову свезти, медальки получим! — в ажиотаже вскрикивал мужик, который первым повалил Дениса.

— А! Дерьма ему такого не хватало, — сказал длинный, вскинул ружье и выстрелил, но поторопился и не попал.

— Дай! — Другой мужик вырвал у него ружье.

Из мешка раздавались нечленораздельные звуки, ноги засучили в мешке, и мешок соскользнул, спрыгнул с телеги.

Вышла Катерина, та самая, которую мы видели на колокольне. Она была в мужицком кожухе, подпоясанном кушаком, за который был воткнут пистолет. За ней неотступно следовал громадный, черноглазый детина — Яшка-цыган. При их появлении все сразу приутихли.

— Франца взяли! — крикнул мужик, который напал на Дениса.

— Бросай в воду! Охота вам! — сказала Катерина.

— А, нет! Мешка жалко, — возразил длинный.

И вдруг из мешка отчетливо загремела отборная ругань:

— Мать вашу!.. Каторжники!.. Да я вас…

— Братцы! Да это же наш! — обомлели мужики.