Вадим Самборский - Лихолетье. Книга I. День летнего солнцестояния

Палыч, ты, давай терпи! Пить тебе пока нельзя! Сейчас нутро перевяжем и будем отсюда выбираться, пытается подбодрить политрука Максаков. Ничего! Дойдём до наших вылечим!

Нннееет... Не наааадо, пытается сказать Сороковин, умолкает, смотрит куда-то вверх, на безоблачное небо, потом со слабой улыбкой на бледных губах, глотая буквы, тихо-тихо выговаривает слова: Как-хой сеххотня т-тифный тень... он снова молчит с минуту, собирается с силами и пробует сказать ещё: Ван-ня, с... мной... не н-надо вос-ситься... ум-мирать пуд-ду... Саф-фонофа ун-несите...

Молчи политрук, молчи! Нельзя говорить... силы побереги... просит раненого старшина.

Почему молчит пулемёт!? неожиданно громко и твердо произносит Сороковин.

Пулемёт разбит! Лента порвана и патронов почти нет - так крохи... докладывает политруку сложившуюся обстановку Максаков, потом предлагает план действия: Патронов и правда мало. Сейчас, когда они сунутся, из двух "дегтярёвых" напоследок приголубим этих блядей! Отойдём к крайнему окопу - правда, оттуда давно тоже никого не слышно. Передохнём, осмотримся и попробуем пробиться на соединение с Армией.

Приказываю рассредоточиться и занять оборону, командует Максаков, распределяя кому из нас, где надо быть. Горский - встанешь левее этой ячейки. Юхненко - справа. Я – буду держать центр и сектор справа. Ты Захарин - проверь карабин и поставь его рядом с товарищем политруком. Сам тож, будь рядом.

Вася, могу отдать тебе трофейный автомат. Справишься? предлагаю ефрейтору оружие, но парень категорически отказывается. Ну его нах...! Нет, мне с винтовочкой проще будет, да и пристреляна она хорошо.

Взвожу затвор "МП", готовя пистолет-пулемёт к ведению стрельбы, подхожу к Сороковину, кладу рядом с ним ремень с подсумками для запасных магазинов и отдаю ему трофейное оружие. Иван Павлович, возьмите! Он уже на взводе. Вы легко справитесь. С карабином обходиться труднее... Сороковин принимает автомат, укладывает его на ноги поближе к низу живота, потом тихо выдыхает: Спасибо, сержант... Я смогу...

Ухожу, занимаю позицию, смотрю на поле и вижу, что немцы, решив, что с нами покончено, особо не прячась, решают пойти на окоп с двух сторон со стороны деревни. Огнём двух ручных пулемётов, ППД и винтовки, замертво уложив около десятка штурмовиков, заставляем остальных залечь, не давая лежащим ни пошевелиться, ни поднять головы. В азарте боя почти полностью выстреливаю диск. В магазинной тарелке осталось не более десяти патронов. Пулемёт Максакова тоже молчит. Слышу, как Юхненко редко бьёт одиночными выстрелами из своего ППД...

Собираемся все вместе, решаем отходить. Захарин зря времени не терял - используя две "мосинки", кусок брезента и верёвку, смастерил носилки... одни. Политрук слабеющей рукой показывает Захарину, чтобы тот нагнулся к нему, потом тихо шепчет слова, после которых ефрейтор подходит к Максакову и произносит:

Товарищ старший сержант, товарищ политрук хочет что-то сказать и просит подойти к нему. Он потерял много крови.

Максаков и Захарин подходят к раненому, чтобы лучше слышать слова, оба склоняются над телом. Старшина пытается что-то сказать, но Сороковин жестом руки останавливает. Медленно подбирая слова, он произносит: Иван, мне не дойти! Обузой быть не хочу... Прошу... усадите поудобнее. У меня есть "ТТ", после этих слов политрук молчит, собирается с силами и говорит ещё: Автомат сержанта тоже оставлю себе.

Палыч, как же так? У тебя жена, сын... Как я им потом буду смотреть в глаза? Нет, не могу! Иван пытается отговорить политрука, но тот отрицательно крутит головой, глядя старшине в глаза, он медленно отвечает, подбирая слова: Жена простит и поймёт... моего Валерку государство... не оставит и поможет... вырасти и встать на ноги. Последнее знаю точно! Сороковин пробует удержать в руке "МП", поднимая его на уровень груди, убедившись в своих силах, опускает оружие на ноги, затем проверяет свой "ТТ" и убирает пистолет в карман брюк, так, что видна ручка со звездой в центре рифлёной накладки. Он молчит и вдруг мимолётно улыбается, видимо вспомнив о чём-то очень личном...

Товарищ политрук, да мы вас уложим и быстренько вынесем, предлагает Захарин, шмыгая носом и совсем не стесняясь выступивших слёз.

Нет, Захарин. Вы все уйдёте, твёрдо произносит политрук, затем обращаясь к Максакову, отдаёт распоряжение: Иван, уходите сами... Я прикрою! Это приказ... и он не обсуждается!...

Укладываем на носилки Сафронова, который пришёл в себя и слабо застонал. Захарин поднёс к губам раненого горлышко своей фляжки и осторожно влил Алексею в рот немного воды. Старший сержант идёт первым по ходу сообщения, за ним Захарин и Юхненко несут раненого на носилках, я отхожу последним, прикрывая наш отход. Сороковин остаётся в ячейке один. Слышу его последние слова: Прощайте... Расскажите... Как тут всё было!

На прощание несколькими короткими очередями достреливаю диск, лишний раз не давая штурмовикам поднять головы, затем быстро разбираю на части свой "дегтярёв", разбрасываю детали подальше в разные стороны и ухожу...

Ничего! Разберёмся! в голове проносится мысль, что карабин, которым планирую завладеть позднее, почти в три раза легче "ДП" и уходить с ним будет легче. На крайняк, у меня останется наган.

По ходу сообщения добираемся до развалин бывшего овощехранилища, подходим к уцелевшему бугорку добротно построенного погреба, на бетонном козырьке которого читается дата - "1926 R ." Захарин и Юхненко опускают раненого на землю. Оба тяжело дышат. Максаков, соблюдая осторожность, открывает железную дверь, на секунды замирает, слушая тишину, потом громко спрашивает: Есть кто живой? Это Максаков! Не стреляйте, иду к вам, из глубины, словно из подземелья, слышится чей-то голос: Иван, это ты? Спускайся... Стрелять не чем...

Вдвоём с Иваном по ступенькам спускаемся в темноту пахнущего сыростью подземного хранилища.

Осторожно, не н-наступи! через боль произносит кто-то невидимый. Черникин, ты что ли? спрашивает Максаковю Я, товарищ старший сержант, отзывается боец.

Кто ещё с тобой здесь? Горячаев жив? старшина зажигает спичку, тусклым огоньком освещая бетонный квадрат помещения. Нас трое. Со мной Васюха Лукьянчик и Коля Горячаев... Пока живы, но оба без памяти, вновь говорит раненый, потом с надеждой в голосе спрашивает: Что с заставой? Наши подошли? Немцев отогнали? Мы можем выйти из этого погребального склепа?

Заставы нет! Почти все погибли! Политрук Сороковин остался прикрыть наш отход... медленно отвечает Иван. Он зажигает очередную спичку, чтобы видеть лица раненых и продолжает этот непростой разговор. Саша, мы вынуждены уйти... Взять с собой никого не сможем. Нас четверо. Я и сержант с ранами. Хотим оставить у вас Сафронова, который еле жив. Патронов почти нет. Шансов пробиться, мало!