Вадим Самборский - Лихолетье. Книга I. День летнего солнцестояния

Я не хочу в плен! Иван, лучше пристрели! превозмогая боль, Черникин пытается встать, сквозь стон слышны слова отчаянья. Нет сил, терпеть эту боль... Ребята, прошу, добейте нас!

Посвети мне, прошу старшину, снимая с плеча вещевой мешок. Опускаю мешок на каменный пол, развязываю узел, шарю руками внутри, потом выкладываю на пол фляжку с водой, заначку и говорю: Саша, оставляю вам немного сахара, пару кусков хлеба, пробитую банку консервов и фляжку с водой.

Сержант? Артиллерист? Ты жив? узнаёт меня Черникин. Кто ещё жив?

Юхненко и Захарин... Война будет долгой. И вам надо жить! пытаюсь успокоить бойца, в то же время легко толкаю в бок старшину, мол, давай поспеши. Тороплю Максакова. Иван, поднимись... Пусть принесут Сафонова.

Максаков быстро поднимается по ступенькам наверх и исчезает из вида. Тот час открывается дверь и бойцы, держа на руках раненого Сафонова, при свете от открытой двери, спускаются вниз... Молча, стараясь не смотреть на лежащих раненых, Захарин и Юхненко осторожно укладывают на пол тело Алексея. Уходя из погреба, оба молча скрипят зубами, но так и не могут произнести ни одного слова. Я их понимаю...

Вход мы привалим горелыми досками и ветвями. Обещаю... глотаю тяжёлый ком в горле. Скажу о вас деревенским. Продержитесь до ночи... Уверен... должны помочь!

Собираюсь с силами, отвожу глаза в сторону, выдавливаю из себя слова: Прощай, Саша! быстро разворачиваюсь и ухожу из погреба...

Несколько минут потратили на то, чтобы привалить горелыми досками дверь погреба. Несколько фуражек, пахнущей гарью земли из ближайшей воронки, высыпали перед самой дверью, присыпав низ порога куском подобранной где-то проволоки, Максаков закрутил замковые ушки на двери. Постарались сделать так, чтобы всё было похоже на то, что погреб закрыт и им давно никто не пользуется. Освободившийся карабин оставляю себе, приладив себе на плечо. Пустую "мосинку", лишив её затвора, пришлось закинуть подальше в кусты. Сам затвор от винтовки Захарин зачем-то оставляет себе и убирает его вовнутрь кармана форменных брюк...

Вчетвером, друг за другом, медленно ползём по ходу сообщения. Решили добраться до сада, потом пробежать к тыловому окопу.

Не успели дойти до первых яблонь, как напоролись на троих солдат. Штурмовики, немного пригибаясь, крадучись шли прямо на нас, и если бы не Максаков, который увидел их первым, успел выхватить свой наган и выстелить в первого немца. Оставшиеся двое солдат мгновенно залегли. Старшина, не мешкая, достаёт из кармана брюк лимонку, с помощью зубов выдёргивает кольцо и бросает её в сторону лежащих. Захарин, желая подстраховаться, метает свою "эргедешку" примерно в то же место. Один за другим гремят два взрыва. В наступившей тишине слышим чей-то негромкий стон.

Ходу! бросает старшина и устремляется вовнутрь сада. Бежим, перепрыгивая через стволы сваленных деревьев, петляя, обходим воронки. Не помню как, на одном дыхании проскочили сад и под конец плюхнулись в ближайшую воронку от авиабомбы, в которой решаем немного передохнуть и осмотреться.

У тебя патроны остались? спрашивает меня Иван и просит: Я совсем пустой... Поделись.

В сидоре должна быть пачка. Сейчас посмотрю, начинаю снимать вещевой мешок и, не распутывая узла, в порез от осколка просовываю руку, нащупываю внутри пачку патронов, вытаскиваю её наружу и протягиваю старшине: Вот, нашёл. Забирай.

Спасибо! Выручил! благодарит Максаков, радуясь подарку. Для меня без "ДП" совсем край! Сам понимаешь, из "нагана" много не навоюешь. Сейчас, глядишь, и на добрых полдиска насобираю!

Слышим, как где то за нашей спиной сухо трещат несколько длинных очередей из "МП". Потом один за другим гремят пистолетные выстрелы.

Раз, два, четыре, шесть, семь... мы все четверо, не сговариваясь, про себя считаем хлопки, понимая, кто может стрелять из "ТТ"! Семь! Я не ошибся? сомневается Юхненко. Точно, был седьмой! Я тоже считал, подтверждает Иван, потом произносит: Это Сороковин! Передал германцам свой последний привет!

Спустя минуту звучит последний, восьмой выстрел. Прощай... Иван Палыч! Мы... отомстим... жёстко цедит слова Максаков. За всех... отомстим!

Товарищ старший сержант, надо идти. Можем не успеть, Захарин предлагает покинуть воронку и двигаться дальше. Они уже поняли, что никого не осталось, ефрейтор неопределённо кивает головой в сторону, откуда слышны редкие одиночные выстрелы. Слышите, уже шарятся по окопам.

Уходим, командует старшина...

Добрались до окопа, из которого уходили наши группы. В поисках живых, Захарина и Юхненко старшина отправил пройтись по окопу. Захарин вернулся ни с чем. Пусто! Кроме стреляных гильз, ничего! тихо звучат слова. Юхненко повезло больше - он с трудом отыскал тело начальника заставы и сразу же прибежал к нам. Тяжело дыша и глотая слова, он произносит: Братцы, там... скорее за мной! Начальник заставы... нашёл! Кажись не живой! Идёмте...

Руками, ломая ногти, откапываем тело младшего лейтенанта, поднимаем и укладываем на спину. Боголик без сознания, он ранен в грудь и в плечо. Командирская гимнастёрка залита бурой, спёкшейся кровью. В метре от тела на земле валяется "ППД" Боголика с расколотым прикладом и погнутым стволом. Юхненко подбирает пистолет-пулемёт, отсоединяет дисковый магазин, оставляет его себе. Он уже собирается избавиться от оружия, но я прошу его пока этого делать...

Прикладываю ухо к груди, слушаю сердце и ничего не слышу...

Отрываюсь от тела. Ничего не слышу... После контузии слух не тот... виновато извиняюсь. Может, послушаешь, ты Василий? Попробуй! Захарин становится перед телом Боголика на колени, прикладывается к груди и внимательно слушает: Есть! Кажется, дышит! неуверенно шепчет Василий, потом снова прикладывает ухо к телу, слушает и радостно восклицает: Бьётся! Точно живой! Он без сознания!

Сержант, надо как-то привести его чувство и перевязать, просит Максаков, потом твёрдо произносит: Начальника заставы я здесь не оставлю. На себе буду тащить, сдохну, а лейтенанта вынесу!

Не ты, а мы... мы, вместе будем его тащить, поправляю Ивана.

Расстёгиваю поясной ремень, опоясывающий талию Боголика, наплечный ремешок портупеи, перебитый осколком, просто сбрасываю в сторону, лезвием финки от самого подола и до плеча распарываю его командирскую гимнастёрку, потом нательную рубаху и открываю раненому грудь и плечо. Осматриваю раны и вижу, что один осколок пробил плечо на вылет, другой, тот, что перебил наплечный ремешок, словно скальпелем распорол кожу на груди и, перебив Боголику несколько рёбер, обнажил лёгкое, по счастливой случайности не задев саму ткань. Первая, сквозная рана - плёвая и при соответствующем уходе, заживёт быстро. Рана на груди с боку бесспорно тяжёлая, но удачная, потому что осколок совсем не задел лёгкое, а рёбра, как говорится, зарастут сами. А пока вижу, как при каждом вдохе и выдохе раненого, перебитые кости рёбер раскрывают розовую плёнку лёгкого. Необходимо смыть кровь вокруг раны и наложить плотную повязку - вопрос, только из чего, ведь бинтов то у нас совсем нет.