Вадим Самборский - Лихолетье. Книга I. День летнего солнцестояния

Нас осталось всего трое - начальник заставы Пётр, старшина Максаков и я. У всех раны, начинаю рассказ о бое, о том, что Сороковин был несколько раз ранен, остался в окопе и, скорее всего, погиб. Рассказал о бое, который вела застава в течение многих часов. В конце своего рассказа попросил хозяев дома нам помочь. Прошу вас, соберите что-нибудь из продуктов, если есть немного зелёнки… или йод, тоже дайте. Ещё для перевязки, нужны бинты или тряпки.

Зараз Ганна цябе трохи накормыць, потым рану на руци паглядзиць. Нову перевязу зробыть, при этом Александр Нестерович делает характерный жест рукой своей жене, мол, не стой, а давай займись делом, потом громко звучат слова, сказанные им куда-то вовнутрь жилой половины дома, Толик, Саня, Оленька, швыдко до мэне, допомочь треба!

Две девчушки и мальчик появляются в кухне. Подростки молчат, во все глаза рассматривают и немного боятся пропахшего порохом, не мытого чужака, на руке которого видна запёкшаяся кровь.

То добрый дзядзя! Ён наш, с заставы и трохи хворый, успокаивает детей отец.

Ось, товарищ командир, молоко, пейте, хозяйка протягивает мне большую кружку молока. Большими глотками жадно пью из кружки. Спасибо вам, мамо! со словами благодарности протягиваю женщине пустую кружку в руки.

Я зараз воды нагрэю, а ты хлопче, скидвай верх одэжи и сподняне. Оля, допоможь яму, говорит хозяйка и начинает хлопотать, растапливая печку. А ты, сынку, давай мигом во двор и неси дрова.

Расстёгиваю поясной ремень, снимаю и кладу на лавку. Осторожно расстёгиваю пуговки на воротнике и при помощи девчушки, морщась от боли, снимаю форменную рубаху, затем и исподнюю рубашку. Пропахшее потом и кровью исподнее бельё, женщина собирает в бесформенную кучу и без всякого сожаления бросает в печку. Грязная гимнастёрка с распоротым рукавом, замачивается в тазике для стирки белья. Снимаю с ног сапоги, один из которых без каблука, снимаю портянки и даю ногам небольшой отдых. Хозяин дома стрельнул взглядом по лежащей на полу обуви и заметил, что с сапогом непорядок. Он молча поднял калеченый сапог, повертел его в руках, что-то неопределённо хмыкнул и ушёл из кухни, оставив меня с женой и детьми.

Санька, в шухляде знайды якусь исподню рубаху и худко неси сюда! хозяйка отдаёт распоряжение старшей дочке и та быстро уходит в комнату. Пока греется вода, женщина подходит ко мне, свечой освещает рану на руке, сокрушённо мотает головой, что-то тихо шепчет и зовёт дочку. Ой, лышенько, лыхо... Олюшка хади сюда, та нэ бийся! На, трымай свичку. Зараз будзем лячыць дзядзьке яго руку.

Тряпочкой, смоченной в "бурачанке", хозяйка умело вытирает запёкшуюся кровь и грязь вокруг раны. Потом начинает чистить саму рану и мажет кожу йодом. Чувствуется, что человек знает, что делает...

Вам Вольдемар, кажется так, вас называл Александр Иванович, сегодня повезло - ранение по касательной. Осколок располосовал только кожу и не более того, на чистейшем русском, без местного суржика, произносит женщина и, видя недоумение на моём лице поясняет: Я в прошлую войну два года служила сестрой милосердия в полевом госпитале в армии генерала Брусилова! Всякого навидалась - и раненых и ран. Да и потом покрутило, помотало... Так получилось, что в силу жизненных обстоятельств, остались с мужем в этих краях. Так и живём... с грустью в голосе рассказала о себе хозяйка, потом на миг замолчала и уже продолжила говорить о ране на руке. Всю грязь из раны убрала и обработала края. Сейчас наложим давящую повязку и буду вас кормить.

Прошу меня извинить за доставленные неудобства и хлопоты, благодарю женщину. Увы, обстоятельства...

Неудобства и хлопоты у нас всех ещё впереди, вздыхает Анна. За себя не страшно, а вот за детей боюсь.

Муж тоже из бывших? Офицер? тихо спрашиваю хозяйку, когда все дети отлучились по делам.

Мой Сашка штабс-капитан и кавалер! гордо звучат слова. Только в России офицеров бывших не бывает! Я знаю это совершенно точно.

Согласен! кратко отвечаю.

А вы ведь не из этих... не из пограничников, по крайней мере, не очень похожи на всех кто здесь служил, женщина кивает на мою киснущую в тазике с водой форменную рубаху и смотрит мне в глаза.

Был в командировке... Мог уехать ещё в субботу, но вот пришлось, трошки задержаться. Недолго молчу, потом решаюсь спросить: Анна Александровна, есть одно дело, о котором говорить не решаюсь. Это очень опасное дело! начав говорить, опять замолкаю, понимая, что не в силах просить этих добрых людей совершить поступок, за который они могут лишиться не только своих голов, но и подставить под удар жизни детей. Нет. Лучше не надо...

Что не надо? Не молчи, герой? спрашивает вошедший с моим располневшим вещевым мешком и сапогом в руках хозяин дома. Александр Нестерович ставит мешок на лавку рядом со мною, сапог летит на пол. В мешке немного еды - хлеб, шмат сала, трохи бульбы, цыбуля. К сапогу каблук приладил... штрибать не будешь, потом, видя моё смущение, он сам начинает разговор: Слышал краем уха, что есть просьба? Ну, что ты мнёшься? Смелее. Говори, а как поступить, мы уже сами решим.

На всё воля божья! глядя на мужа, тихо молвит хозяйка и мелко-мелко крестится.

В этот момент девчушка, та, что помладше, появляется в кухоньке и разговор приходится отложить. У неё в руках литровая бутыль с молоком, которую она протягивает мне в руки и при этом своим чистым детским голоском произносит слова: Дзядзя командир, на тоби молока, пий, та попраляйся.

Другая дочка приносит большой отрез плотной марлёвки и тоже отдаёт его мне в руки.

Спасибо вам, дочки! благодарю обеих девочек, беру бутыль и ткань в руки и убираю всё в свой мешок. Пока увязывал узел, Анна Александровна приносит мою, уже застиранную и почти насухо выжатую, командирскую рубаху, которую при её помощи тут одеваю на себя. Обуваю на ноги сапоги и невольно стукаю об пол новым каблуком сапога - хек, раздаётся звук и мои слова восхищения:

Александр Нестерович, дорогой вы мой! Даже не знаю, как мне вас благодарить! Такой подарок! После войны, обязательно приеду к вам с подарками и гостинцами для детей...

Все, находящиеся в крохотной кухонной загородке, начинают улыбаться. Потом взрослые отправляют детей в жилую комнату, и я начинаю непростой разговор...

В усадебном погребе... мы оставили своих раненых. Привалили хламом входную дверь и ушли. Их четверо - все тяжёлые. Парни просили их добить... мы не смогли, рука не поднялась - пытаюсь говорить спокойно, а у самого на лице, желваки ходуном ходят - Сказать скажу, а просить не могу, не вправе... Надо их как то из погреба вытащить, оказать помощь и укрыть. Укрыть лучше не дома, а где-нибудь в колхозном сарае или овине. Думаю, что наши подойдут не скоро...

На прощанье крепко целую руку хозяйке дома и ещё раз благодарю за всё. В ответ слышу: