Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

— Чтоб меня черти взяли! — расхохотался он. — Великая армия на марше! Майор Линь и его бравые гренадеры!

— Ради всего святого, только не надо им снова козырять, — доктор покраснел, вспомнив, как однажды пьяный Дэламер взял под козырек и маршировал рядом с колонной солдат, а майор Линь прилагал чудовищные усилия, чтобы не обращать на него внимания и сохранить достоинство. Потом доктору пришлось объясняться с мандарином, который был крайне удивлен поведением Дэламера, и выразил сомнение в том, что майор Линь когда-нибудь простит «торговцу мылом» смех и улюлюканье толпы, сопровождавшие процессию. Так или иначе, но в стараниях Линя превратить сброд вооруженных оборванцев в настоящих солдат воистину было что-то комичное.

Погонщики, сгоняя скот к обочине, кричали и осыпали друг друга проклятиями. Во главе колонны солдат на низенькой белой монгольской лошадке ехал майор Линь. Он был одет в безвкусную яркую форму, которую придумал сам, — в глаза бросались пышные эполеты и не менее пышный султан белых перьев, венчавший кивер. На сияющих черных сапогах серебром сверкали шпоры. Синие кители солдат были плотно застегнуты на яшмовые пуговицы. Впечатление портили гетры в традиционном китайском стиле и матерчатая обувь, равно как и небольшие зонтики, которые каждый солдат прикрепил к рюкзаку за спиной. Первая рота в двадцать солдат была вооружена современными карабинами, сделанными в Шанхае, а остальные — мушкетами и старыми ружьями времен опиумных войн. Доктор был удивлен. Несмотря на то, что солдаты явно родились и выросли в деревне, они маршировали увлеченно, а на их лицах был написан восторг. Капрал рявкал команды: «И! Эр! И! Эр! Раз! Два! Раз! Два!», а солдаты энергично, пусть и не очень слаженно, припечатывали ногами грязь. Майор Линь сидел в седле прямо, на его красивом лице застыла гримаса ярости. Мандарин рассказывал доктору, что во время недавней японо-китайской войны Линь попал в плен, где и проникся японскими методами военной подготовки, к которым, видимо, и решил прибегнуть после возвращения домой. Несмотря на комичный вид солдат, Линь был серьезен.

— Вы только на него поглядите, — произнес Дэламер. — Видите, Аиртон? Китаец и воинская служба — понятия несовместимые.

— Держите себя в руках, — прошипел доктор. Майор Линь как раз поравнялся с ними. Он повернул голову и смерил Аиртона и Дэламера холодным взглядом. Узкими глазами и широкими скулами майор чем-то напоминал ястреба. Ему было около тридцати пяти, но в чертах его лица сквозило что-то мальчишеское, пусть даже губы и кривились в кровожадной улыбке, которая только подчеркивала жестокость ее обладателя. Доктор приподнял шляпу. Линь отвернулся и подогнал лошадь шенкелями. Колонна протопала мимо.

— Злобная скотина, — покачал головой Дэламер. — Одна девочка у матушки Лю мне рассказывала, что этот Линь бьет тамошних. Прошу меня простить, — рассмеялся он. — Кажется, вы не любите, когда я завожу речь о «Дворце райских наслаждений».

— Не люблю, — согласился доктор. — К тому же, учитывая тот факт, что скоро приедет ваша дочь, вам придется отказаться от некоторых своих дурных привычек. Я говорю не о пьянстве.

— В чем-то вы правы. Приедет Элен и узнает, что ее отец шляется по борделям. Что она тогда обо мне подумает? Родительский долг, знаете ли, штука непростая. Как думаете, я смогу исправиться?

— Сомневаюсь, — покачал головой Аиртон.

— Вот и я тоже. Надеюсь, что вместе с внешностью она не унаследовала характер своей матушки.

Вокруг них снова шумела улица. Некоторое время они шли в молчании, пока не оказались на рыночной площади. У храма толпился народ. Мастеровые в синих хлопковых одеждах хохотали и энергично размахивали руками. Более знатный люд в коричневых платьях и черных жилетах с интересом смотрел на разворачивающееся действо. Сквозь крики и улюлюканье до Дэламера и Аиртона доносились звуки тромбона, играющего знакомый гимн «Вперед, Христовы воины», который старательно выводили женщина и семеро детей. Ими дирижировал высокий светловолосый мужчина. Толпа собралась поглазеть именно на них.

— Простите, старина, но я умываю руки. Сами понимаете, такой день… Меньше всего мне хочется лицезреть, как эта безумная семейка пытается обратить дикарей в истинную веру.

— У них не очень-то получается, — заметил доктор. — К стыду своему, соглашусь с вами, но все же нам надо быть терпимыми и снисходительными.

— Терпимость — ваша вотчина. По мне, так они позор рода человеческого.

— С точки зрения белого — да, — кивнул Аиртон, — но ведь они искренни. Дэламер, пока вы не откланялись… Я еще раз хочу сказать, что страшно рад новостям, а когда ваша дочь приедет, Нелли просто сойдет с ума от счастья. Она может, если захочет, поработать у нас в больнице — дел там на всех хватит. Давайте устроим торжественный обед в честь нее и… не напомните, как зовут того молодого человека? Кабот?

— Именно. Том Кабот.

— Обед можем устроить сразу, как только они приедут. Нелли будет играть на фортепьяно, а я уговорю герра Фишера взять на себя скрипичную партию. Вечер получится просто чудесным. Ведь надо устроить новичкам настоящую встречу?

— Спасибо, Аиртон. Буду с нетерпением ждать этого вечера. — Дэламер было повернулся, собираясь тронуться прочь. Неожиданно он расплылся в улыбке и снова хлопнул доктора по спине с такой силой, что у бедолаги перехватило дыхание. — Знаете, до сих пор не могу поверить. Ко мне приедет дочка!

С неохотой доктор стал пробираться к семейству Милуордов. Аиртон был миссионером-медиком и главным образом занимался скорее врачеванием человеческих тел, нежели душ. И все же, несмотря на это, он испытывал чувство ответственности за своих коллег-евангелистов, даже если они принадлежали к другой миссионерской организации. Милуорды были американскими конгрегационалистами, приехавшими три года назад из Нью-Джерси и не имевшими ни малейшего представления о том, что представляет собой работа миссионера. Доктор даже не представлял, к какой миссионерской организации они принадлежали. Они не получали ни денег, ни писем. Насколько Аиртон знал, семейство Милуордов, как это ни парадоксально, содержал буддийский монастырь.

Нехватка профессионализма с лихвой компенсировалась упрямством, идеализмом и слепой верой. Септимусу Милуорду было под сорок. Это был мужчина высокого роста с длинными руками и ногами, узким неулыбчивым лицом; он носил круглые очки. Круглые очки вообще являлись отличительным признаком всего семейства. Их носила Летиция и трое из восьми детей — чем меньше ребенок, тем толще линзы. Доктору казалось, что абсолютно одинаковые очки были своего рода последним штрихом, завершающим образ странной, чудаковатой семейки. Сразу после приезда Милуорд, решив, что надо быть ближе к пастве, сжег европейскую одежду и даже обувь. Теперь семейство красовалось в китайских халатах и платьях. Вид Милуорда был донельзя нелепым — следуя китайскому обычаю, он выбрил лоб и повязал льняные волосы в жиденькую косичку, однако с бородой решил не расставаться.