Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

Он рассказал доктору, что видел пожар Летнего дворца. Излишняя откровенность? Пожалуй, нет. Доктор воспримет его слова как знак доверия, которое он вроде бы очень ценит. И все же он был искренен, когда поведал доктору о глубине своего потрясения могуществом Запада. Он вспомнил тот день, когда его отряд бросился в самоубийственную атаку на французские позиции. Перед его взором снова предстали реющие знамена, начищенные доспехи, лучи солнца, играющие на тысячах копий в руках воинов непобедимой армии. Та битва была для него уже не первой. За несколько лет до того сражения он с генералом Цзэн Гофанем и «хунаньскими молодцами» получил в награду бунчук за победы в боях с тайпинами. Однако в тот день он впервые сошелся лицом к лицу с заморскими варварами. Мандарину показалось, что он вновь вдыхает пыль северной равнины, чувствует, как пахнет лошадьми, а ноздри щекочет сладковатый запах пота и страха. Враг окопался у реки. Галопом должен был промчаться его отряд по истоптанным просяным полям. Его лошадь с беспокойством переступала с ноги на ногу, позвякивая сбруей, а солдаты ждали приказа. Он был уверен: скоро все будет кончено — и оказался прав. Сейчас казалось, что сражение длилось всего лишь мгновение, с тех пор навсегда запечатленное в вечности. Он уже не мог воскресить в памяти звуки боя, хотя в тот день наверняка стоял оглушительный грохот пушек и ружей. Он не мог даже вспомнить, как тронулся с места, не говоря уже о том, как пустил лошадь в галоп, как она пала, сраженная градом пуль. Зато он ясно помнил, как стоял, не в силах двинуться с места, а вокруг гибла китайская армия: лошади вставали на дыбы, всадники падали, гремели взрывы, разбрасывая комья земли и куски человеческих тел. После боя его охватило ликование — он пережил сражение, ставшее поворотной точкой в судьбе его страны. Назад дороги не было.

Он убил одного из вражеских солдат, грабивших дом, в котором он прятался. Он не питал к нему вражды. Солдаты противника были обычными людьми. Одетый в военную форму парнишка, которого он прикончил, умирал долго, стеная и булькая кровью, лившейся из перерезанного горла. Мандарин забрал его ружье и патроны, восхищаясь красотой и убийственной мощью оружия, которое сжимал в руках. Его не охватил гнев, когда, спрятавшись в кустарнике, он наблюдал, как полыхает императорский дворец. Зрелище только усилило испытываемую им эйфорию. Династия утратила Небесный Мандат, власть перешла к другим, и мандарин понял, что хочет приобщиться к этой власти.

За тяжелые послевоенные годы воспоминания поблекли, но не истерлись окончательно. Он продолжил службу в армии, держась военачальника Ли Хунчжана, быстро набиравшего силу. Он принимал участие в походах против тайпинов и прочих бунтовщиков. Именно по настоянию генерала Ли он держал экзамен на чин. Он доказал, что может быть дельным судьей, эффективно выполнять грязную работу по поручению военачальника, который впоследствии решил посвятить себя карьере политика при императорском дворе. Знакомство с Ли Хунчжаном пошло на пользу. Теперь мандарин был единовластным правителем города и целого округа. Он был богат, его боялись. К его величайшему удивлению, цинская династия продолжала оставаться у власти. Он понимал, падение Цин — вопрос времени, знал, что династия утратила Небесный Мандат в тот день, когда враг рассеял ее рать на равнине Чжили. Иноземцы лишь ускорят падение династии. Они будут подминать под себя все новые и новые области, но им никогда не править Серединным государством. А он, вооруженный знаниями иноземцев, приложит все усилия, чтобы извлечь выгоду из падения цинской династии. Когда династия рушится, неизбежно наступает анархия, но он выживет, потому что в его руках власть.

Мандарин глубоко вздохнул и зевнул. Он в последний раз кинул взгляд на дерево гинкго и прошел в полумрак кабинета, где на столе его ожидал чистый лист бумаги.

Не переставая улыбаться, Цзинь-лао провел доктора во внешний двор. При появлении казначея слуги и охранники вскочили, но он не удостоил их взглядом. Цзинь-лао никак не мог взять в толк, зачем да-жэнь тратит долгие часы на разговоры с этим бородатым, похожим на мышь иноземцем, обладавшим удивительной способностью говорить по-китайски. Видимо, у мандарина есть на то серьезные причины. Цзинь-лао служил ему уже больше двадцати лет, уверовал в его мудрость и знал, что лучше держать рот на замке.

Страж распахнул тяжелые, обитые медью деревянные створки ворот. Цзинь-лао повернулся к доктору и поклонился. Аиртон ответил тем же:

— Благодарю вас, Цзинь-лао, — произнес он. — Как ваше здоровье? Надеюсь, идет на лад?

— Как ни печально, но меня все еще мучают головные боли, — казначей потер белой апатичной рукой бритый лоб. — Старею.

— Печально слышать, — покачал головой доктор. — Быть может, вам помогут эти пилюли?

— Вы так добры. — Цзинь-лао взял в руки маленький пакет, который доктор извлек из кармана жилетки, и спрятал его в рукав.

Доктор улыбнулся. Ритуал. Аиртон сомневался, что казначею хотя бы раз в жизни доводилось страдать от мигрени. Доктор знал, что иностранные лекарства продают на рынке за огромные деньги. Он также понимал, что пилюли, которые только что передал Цзинь-лао, вряд ли помогут в случае сильного недомогания — они представляли собой смесь двууглекислой соли и цитрата натрия. Обычно он давал эти пилюли своим детям, когда те выдумывали себе какую-нибудь болезнь.

— Принимайте по две утром и вечером, пока вам не станет лучше, — улыбнувшись, сказал доктор. — До свидания, уважаемый Цзинь-лао.

Он надел шляпу и, повернувшись, направился к лестнице, которая вела с холма в город. Доктор услышал, как за его спиной захлопнулись ворота. Перед спуском он на мгновение остановился, чтобы насладиться представшей перед ним картиной. В лицо приятно дул свежий ветерок. Летнее солнце жгло немилосердно, и доктор почувствовал, как начинает потеть. В соснах трещали цикады.

Перед доктором раскинулось море серых крыш Шишаня. Здание ямэна было построено на небольшом холме в северной части города. Стоя в солнечный полдень на вершине холма, доктор едва мог различить улицы города, однако все основные достопримечательности были на виду.

Первым делом бросались в глаза городские стены. Кое-где каменная кладка обвалилась, обнажив земляные насыпи, поросшие деревьями, которые нависали над прижавшимися к стене домиками. Время пощадило четыре угловые башни, а надвратная башня южной стены находилась в идеальном состоянии. Зубцы и навесные башенки, вершеные изогнутыми крышами, рисовали в воображении доктора сцены осад, которые выдержал этот город в средневековье. В надвратной башне засел маленький гарнизон, в обязанности которого входило открытие врат на рассвете, закрытие с наступлением темноты, а также наблюдение за всеми, кто входил и выходил из города. С вершины холма доктор мог различить красу и гордость майора Линя — два старинных полевых орудия, охранявших вход в город.