Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

— Мне грустно, — ответила она. — Но я помню твои слова. Нам надо жить дальше.

— Правильно, — кивнул Генри. В его голосе чувствовалось напряжение, почти что боль. — Помоги нам Бог, мы должны жить дальше. Как сумеем. Чего бы это ни стоило.

Элен села в постели, и одеяло, которым она прикрывалась, скользнуло вниз.

— Что с тобой, Генри?

Она увидела небритое лицо, круги под налитыми кровью глазами, которые, как ей почудилось, смотрели на нее оценивающе, внимательно разглядывая длинные ниспадавшие на грудь локоны рыжих волос, усыпанные веснушками руки, слегка выступающий вперед живот. Элен почувствовала стеснение. Она заволновалась.

— Что случилось, Генри? — спросила девушка.

— Господи, какая же ты красивая, — произнес он. — Как же мы сможем это пережить?

— Скажи мне, Бога ради, что случилось? Что нам предстоит пережить? — Сама того не замечая, она завернулась в одеяло, чтобы хоть как-то укрыться от пронзительного взгляда.

— Наверное, лучше мне сказать прямо, — промолвил Генри. — Чтобы спасти вам жизни, мне пришлось заключить сделку. Мандарин потребовал плату за помощь. И возможно, сегодня он придет, чтобы получить обещанное.

Элен пыталась совладать с растущим беспокойством.

— Это как-то связано с твоими секретными делами?

— Отчасти, — ответил Генри. — Я все еще жив, потому что ему нужен. Я думал, что он по доброте душевной согласится спасти и доктора. Считает Аиртона своим оппонентом в философских спорах. Другом. Однако для мандарина это недостаточное основание для того, чтобы оставить его в живых. Он человек восточный, и альтруизм ему не свойственен. Мне пришлось заключить сделку, чтобы спасти тебя и семью доктора. — Он помолчал. — По сути дела, ты и стала частью сделки.

Неожиданно она почувствовала холодное спокойствие, будто то, о чем она только догадывалась, стало предельно ясным, или же случилось то, чего она втайне страшилась. Странно, но отчего-то в этот момент ей вспомнилось, как она в детстве нарушила одно из школьных правил. Однажды ночью они с подругой пробралась на кухню и стащили пирог. На протяжении двух последующих дней происшедшее продолжало оставаться тайной. На третий день ее вызвали в кабинет директора. Преступление раскрыли, и первое ощущение, посетившее Элен, было чувством облегчения от того, что изнуряющему ожиданию наказания наконец-то положен конец. Два дня, проведенные с Генри после их спасения, казались чудесным сном. Ей даже удалось себя убедить, что он ее любит. Вплоть до вчерашней казни она была весела, невероятно весела, и все же в глубине души она понимала, что после того зла, что причинила другим, и ошибок, которые совершила, она не заслуживает счастья, и долго оно все равно не продлится. Она даже не удивилась, что Генри, фальшивый идол, которому она поклонялась, обернулся орудием покуда еще неведомого наказания, уготованного ей судьбой.

— Итак, я часть сделки, — сказала она. — Что же мне предстоит сделать?

— Он согласился на одно-единственное условие. Я все перепробовал. Я просил его, умолял — впустую.

— Так что же это за условие? Я уже сама догадываюсь, просто хочу услышать это из твоих уст. Любимый, — тихо добавила она.

— Он сказал, что однажды видел тебя из своего паланкина, — вздохнул Генри. — Его внимание привлекли твои рыжие волосы.

Элен ожидала этих страшных слов, и все же они ее потрясли до глубины души. Она почувствовала, как по телу пробежал холодок. В голове загудело.

— Господи Боже, Генри, что же ты наделал? — прошептала она.

— Я спас тебе жизнь. Я спас доктора и его семью. У меня не было другого выхода.

— И ты продал меня в гарем мандарину? Так вот какую сделку ты заключил? Значит, я сделаюсь наложницей на всю оставшуюся жизнь?

— Нет, — ответил Генри. — Ты будешь должна провести с ним всего лишь один час. Наедине. Матушка Лю сказала, что он придет сегодня поздно вечером.

— Всего лишь один час, — повторила она. — Всего-навсего один час.

— Я думал, если ты покуришь опиум…

— То, может быть, даже ничего и не замечу. Как это мило с твоей стороны, Генри. Это будет… Просто еще один дурной сон?

— Вроде этого, — пробормотал Генри.

— Насколько я понимаю, выбора у меня нет?

— Именно. Если ты, конечно, хочешь сохранить жизнь. Себе и семье Аиртона.

— Ясно, — она сухо рассмеялась. — Ну что ж, тогда, я полагаю, мне предстоит исполнить святой долг. Как ты думаешь, стали бы монахини из мой школы гордиться моим мученическим венцом? Впрочем, мне ведь не придется жертвовать своей добродетелью? У меня и добродетелей-то не осталось, ты уж об этом позаботился. Да и вообще, о какой добродетели может идти речь? О какой чести? Чего мне терять? Ты заключил удачную сделку. Поздравляю.

— Элен, послушай, нет ничего страшнее смерти. Ничего. Главное сохранить жизнь, и плевать на мещанские взгляды. Думаешь, я бы пошел на сделку, если бы у меня был выбор? Господи, Элен, — рявкнул Генри. — Что мне оставалось делать? Иначе я не смог бы вас спасти. Если бы я не согласился, ты бы вместе с остальными отправилась на площадь, и тебе бы отрубили голову. Тебе, Аиртону, Нелли, Дженни и Джорджу. А так вы остались в живых!

— Ах, да, надо жить дальше. Кажется, ты говорил именно так.

— Послушай, может быть, мандарин вообще к тебе пальцем не притронется. Этот старик затеял с доктором философский диспут. В этом-то все и дело. Они спорят о прагматизме. Он думает, что доктор, чтобы спасти наши жизни, согласился отдать тебя ему. Мандарин доказал свою правоту. Все люди действуют из корыстных побуждений. Вот и все. Мы останемся в живых.

— О чем ты, Генри? Ты хочешь сказать, что доктор тоже замешан?

— Конечно же нет. Так думает только мандарин. На самом деле Аиртон ничего не знает. Да и какая разница. Солнышко, ты будешь жить, а на остальное мне плевать. Ты будешь жить. Жить, — он замотал головой и сжал кулаки. — Я не мог тебя потерять… Ты для меня… ты для меня больше жизни. Я пойду на что угодно, буду лгать, обманывать, убивать, продам душу Дьяволу… лишь бы спасти тебя. Иначе нельзя… Господи Боже, — он закрыл лицо руками.

— Знаешь, Генри, — холодно произнесла Элен. — Ты как никогда был близок к тому, чтобы признаться мне в любви. Забавно, что это случилось, когда ты меня уговаривал лечь под дикаря. Мне тебя жаль.

Понурив голову, Генри встал с постели и принялся ходить по комнате. Сделав несколько шагов, он повернулся к девушке. Гримаса муки, не сходившая с его лица за все время разговора, сменилась холодным высокомерным выражением, губы искривились в привычной сардонической усмешке. Генри заговорил в обычной медлительной манере, растягивая слова:

— У тебя есть все основания, милая, ненавидеть меня за испытание, на которое я тебя обрек. Однако, если у тебя хватит мужества его выдержать, мне того будет вполне довольно. Быть может, после ты меня не захочешь больше видеть. Мне и того будет довольно. Мне будет тяжело без тебя, но я справлюсь. А может, и не справлюсь. Так или иначе, будет уже все равно. Для меня жизнь — игра. Таков уж мой выбор. И мне плевать — выиграю я или проиграю. Но мне далеко не все равно, что случится с тобой. Ты сотворила со мной то, что доселе не удавалось ни одной женщине. Все мои мысли только о тебе. Я думал, что неуязвим. Так или иначе, я позабочусь о том, чтобы ты выбралась отсюда живой. Если я увижу, что мандарин собирается причинить тебе зло, я убью его, но с твоей головы не упадет и волос. Он трогательный старик, с которым тебе придется провести час. Да, будет неприятно. Возможно, он станет тебя лапать или даже захочет переспать с тобой. И что с того? С девушками могут произойти вещи и пострашнее. Добродетели, они, знаешь ли, не между ног. Они в душе, Элен, в твоем большом добром сердце. Это и мужество, с которым ты встречаешь беды, уготованные тебе судьбой. И твоя красота. И твое чувство юмора. Это твой вольный дух, который вдыхает жизнь во все, что тебя окружает. Это все то, что я в тебе люблю. Мандарину до этого не под силу дотянуться. Он даже не сможет приблизиться к тебе, к той настоящей Элен Франсес. Чтобы справиться с тем, что тебе предстоит, надо принять опиум. Трубка на столе. Если я не ошибаюсь и ты действительно настолько сильна, насколько я полагаю, пара-другая доз не сделают тебя снова наркоманкой. Главное, не перестарайся. Я и так чувствую огромную вину за то, что пристрастил тебя к этому чертовому зелью. Готовься как хочешь — тебе надо выдержать. Так ты спасешь свою жизнь, ту самую единственную жизнь, которая для меня бесценна. А теперь прости. Пойду в коридор, покурю, — он вышел, захлопнув за собой дверь.