Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

— Вы что, собираетесь вкусить награду за ее грех? — возопил Эдуард, но женщины не стали его слушать, продолжая заниматься каждая своим делом.

— Думаю, ты должен извиниться перед Мэри, — некоторое время спустя тихо произнесла Нелли.

— Господи Боже, женщина, она же вела себя как шлюха. Ты что, не понимаешь, что она только что сделала?

Нелли кинула на супруга спокойный взгляд:

— Эдуард, Мэри такая, какая есть, — сказала она. — Девушка нас кормит, хотя и не обязана.

Нелли часто вспоминала ту ночь. Именно тогда произошел перелом, и поведение ее мужа резко изменилось. Он ушел глубоко в себя, погрузившись в мрачную меланхолию. С тех пор его охватило и более не отпускало жуткое безволие, и именно с того момента Нелли без лишних слов взяла на себя роль лидера их маленькой группы.

В ту ночь они больше не разговаривали. Эдуард отошел в сторону и уселся на пень, а они ели то, что удалось подобрать с земли. Нелли отнесла супругу его порцию, но он только отмахнулся. На следующее утро они снова отправились в путь.

Сколько с тех пор всего произошло… сколько ужасных вещей. Бывали дни, когда даже Мэри не удавалось добыть им пищу, а когда она все-таки приносила еду, ей больше никто ничего не говорил. Они ели то, что ей получалось достать. Ел даже Эдуард, хотя с той ночи он не перемолвился с девушкой и словом. Наступил день, и Мэри оставила их. Они уже давно вышли из леса, покрывавшего окрестности Черных холмов, и теперь брели по плоскогорью, иссеченному многочисленными оврагами, в которых нередко встречались бедные крестьянские деревушки. Крестьяне обитали в пещерах, которые выкапывали в склонах, и собирали худые урожаи, выращенные на террасах крутых откосов.

Вскоре странники научились избегать таких деревень-пещер и прятаться на открытой местности, там, где удавалось найти прибежище. Путники не забыли, что они иностранцы и христиане, идущие по стране, правительство которой вознамерилось их уничтожить. Явных следов пребывания боксеров было не видно, однако в одной деревне они обнаружили висевшую на стене листовку, призывавшую к истреблению иноземцев и повторявшую содержание достопамятного императорского эдикта. Жители деревни, сбившись в кучки, показывали на путников пальцами. Во взглядах крестьян читалась явная враждебность. После этого скитальцы старались держаться подальше от обжитых мест. Сами не желая того признать, они целиком положились на помощь Мэри, которая исчезала сразу же, как только они укладывались спать. Обычно, когда они просыпались, их уже ждала какая-нибудь еда. И вот однажды девушка не вернулась.

В волнении они прождали ее весь день и всю ночь. Животы сводило от голода. На второй день они отправились в деревню. Люди спешили уступить им дорогу и не желали отвечать на расспросы. Наконец они наткнулись на старуху, которая, прежде чем поспешить прочь, махнула рукой на дальнюю пещеру в самом конце лощины. Внутри пещеры у очага они нашли Мэри. Девушка готовила. Там же на стуле неподвижно сидел седовласый крестьянин с клочковатой бородой, не обративший на вошедших никакого внимания. Мэри расплакалась и сказала, что крестьянин согласился оставить ее у себя. У нее больше нет сил скитаться. Она очень перед ними виновата. Она просила прощения. Прежде чем они ушли, она успела сунуть им несколько корзинок с провизией.

Еды хватило на пять дней, а потом, невзирая на угрожающие им опасности, путникам пришлось ходить по деревням и просить подаяния. Иногда их ждал теплый прием, пища и кров, но чаще всего скитальцев с бранью гнали прочь. Однажды им пришлось провести жуткую ночь в камере, куда их запер местный староста, но его жена сжалилась над Дженни и Джорджем, и наутро пленников отпустили.

Истощенные тела путников были усыпаны болячками и язвами. Ноги в истлевших разваливающихся туфлях покрылись волдырями. Несчастные завшивели. Гноились укусы насекомых. Лишь чудом никто ничем серьезным не заболел, если не считать поноса. Они шли по взгорью, поэтому дневной зной был не таким изнуряющим, а ночи — холодными. По утрам, когда странникам не хотелось вставать, Нелли убеждала их в необходимости снова отправиться в путь, чудесным образом находя нужные слова, чтобы пристыдить скитальцев, когда их охватывало отчаяние.

Положа руку на сердце, Нелли была поражена тем, что Элен удалось выжить. Некоторые из ночей были воистину ужасными — девушка рыдала, умоляя сделать ей укол, а когда к ней наконец приходил сон, она металась в кошмарах, выкрикивая имена Генри и Тома, или же месила руками воздух, словно пытаясь сбросить с себя насильника. Теперь уже было видно, что внутри нее зреет новая жизнь. Казалось, растущий живот, словно голодный паразит, терзающий своего хозяина, высасывает из тела девушки все жизненные соки. Сколь ни была бы скудна та еда, которая им доставалась, Нелли уже привыкла подкладывать Элен побольше, жертвуя частью своей порции, а иногда из жалости к своим собственным детям она вообще отказывалась от пищи, разделяя свою долю между Элен, Дженни и Джорджем. «Я сильная, — внушала Нелли сама себе, — борясь с приступами голода. — Я выживу». Она должна была выстоять, потому что от нее зависела судьба и жизни ее близких.

Она любила Элен исступленно, по-матерински. Иногда, глядя, как исхудавшая девушка раскачивающейся походкой бредет по каменистой тропинке, и, понимая, что с таким тяжелым животом ей приходится собирать в кулак всю свою волю, чтобы сделать каждый последующий шаг, кроме любви и нежности, которую Нелли испытывала к девушке, в женщине подымалась волна гордости за мужество свой воспитанницы. На лице девушки застыло решительное выражение, она тяжело дышала, но никогда не жаловалась, хотя порой усталость все-таки брала верх и они останавливались передохнуть, ожидая, когда Элен найдет в себе силы снова двинуться в путь. Во время таких привалов Эдуард вяло бродил взад-вперед или садился в стороне у края тропинки. Он уже не был доктором. В нем что-то умерло. Он отвечал, когда с ним заговаривали, несколько раз Нелли видела, как он со слезами на глазах смотрит на детей, но большую часть времени он оставался погруженным в горькие думы. Он избегал общества своих спутников и никогда не вступал с ними в разговоры во время вечерних бесед у костра. Однажды она заметила, что он стал совсем седым, а лицо, как у старика, избороздили морщины. Нелли было больно смотреть на мужа. Она не понимала, что именно его терзает. Постепенно, в глубине души, сама того не желая признавать, она стала презирать его. Иногда ей казалось, что она презирает вообще всех мужчин, презирает за их мелочность, хвастовство, жестокость и, в первую очередь, слабость.

Иногда Нелли задумывалась о безответственном отце Элен — Френке. Она сомневалась, что феноменальная сила воли и выносливость девушки достались ей в наследство от Дэламера. Нелли стало интересно, что за женщиной была мать Элен. Ей было известно, что девушка ее не помнила, но Френк всегда называл свою покойную супругу не иначе как «богиней». Неужели Элен унаследовала такое упорство от матери? Нелли осознавала всю праздность и бессмысленность подобных догадок. Поразительные качества Элен, вне зависимости от того, кому она ими были обязана, принадлежали ей и только ей. Помимо них Элен являлась обладательницей особого знания, дарованного всем женщинам, когда-либо вынашивавшим детей: ей было доступно удивительное ощущение новой жизни, растущей внутри нее. Нелли считала, что помимо недоедания, от которого страдали все, причиной слабости Элен являлась именно беременность, высасывавшая из девушки все силы. Может быть, следовало радоваться, что Элен была беременна. Несмотря на все, что с ней случилось, она была женщиной и будущей матерью и следовала инстинкту, свойственному всем матерям, — во что бы то ни стало защитить жизнь своего ребенка. Беременность не столько ослабляла ее, сколько давала волю к жизни.