Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

Он повернулся, чтобы отдать казакам приказания, но остановился, услышав голос Нелли.

— Поручик Панин, — неуверенно окликнула она, — а как же боксеры? Они…

— Так точно, мадам, боксеры разбиты наголову, а армия союзников заняла Пекин.

Плачущая Сарантуя обняла ребенка и с неохотой отдала его Элен. В глазах Элен тоже стояли слезы. Да и не только у нее.

— Не хочу уезжать, — ревел Джордж. — Хочу остаться с Орхоном Баатаром.

Он вырвался из рук отца и бросился к кочевнику. Орхон подхватил мальчика и прижал его к груди.

— Чжорчж, Чжорчж, — проговорил он. — Ты же охотник. Ты должен быть мужественным. Если ты останешься со мной и бросишь отца с матерью, я буду за них волноваться. За ними надо приглядывать. Вернешься, когда станешь старше, и мы снова поедем охотиться на волков, — он усадил мальчика на пони. — Теперь это твоя лошадка. Дарю. Станешь на ней кататься и, может, будешь иногда меня вспоминать.

Кочевник говорил правду. Орхон отказался взять деньги, которые ему предложил поручик Панин за пони для детей, и с большой неохотой принял весьма щедрую плату за остальных лошадей и телегу, на которой должна была ехать Элен с ребенком.

Семейство Аиртонов в последний раз обнялось с приютившими их монголами. Элен на прощание заключила Орхона в объятия и разрыдалась. Она вся тряслась от плача, и Аиртону пришлось мягко ее увести. Последней с Орхоном попрощалась Нелли. Схватив грубые ладони кочевника, она затрясла их со словами:

— Мы вам так признательны… Я даже не знаю, с чего начать…

Орхон Баатар нежно обнял женщину.

— Это тебя, Най-ли, надо назвать «баатаром», героем, — сказал кочевник. — Я никогда тебя не забуду. А твой муж — славный человек, — продолжил Орхон, — и он достоин уважения. Жаль, что я не смог до конца излечить его сердечную рану. Со временем…

— Да, — шмыгнула носом Нелли, утирая слезы. — До свидания, милый Орхон Баатар.

— До свидания, Най-ли, — улыбнулся кочевник.

Поручик Панин, терпеливо дожидавшийся их, решил, что наступила пора трогаться в путь. Он прокричал приказ, и колонна медленно двинулась на юг.

Они ехали по долинам, и долго, очень долго по склонам тянущихся вдоль реки холмов за ними скакал всадник. Вверху в бледном зимнем небе клубились черные тучи, а на горизонте серым занавесом начал опускаться снег. Всадник осадил коня и, казалось, помахал процессии шапкой, но все затянуло облаками, и он пропал из виду. Через несколько минут в повисшей тишине с небес посыпались тяжелые хлопья мокрого снега.

Британское посольство лежало в руинах. После двухмесячной осады от прилегающих к посольству зданий остались лишь обугленные остовы, и только лишь обитель сэра Клода Макдональда и его супруги, расположенная в самом центре посольского комплекса, сохранила остатки былого величия. По крайней мере, от нее остались стены и крыша, хотя теперь вряд ли кто-нибудь осмелился бы предположить, что этот дом некогда принадлежал знатному маньчжуру.

Изящную веранду и филигранные окна скрыли мешки с песком. Опустевшее пулеметное гнездо, возвышавшееся над загнутым карнизом, напоминало, что на протяжении пятидесяти пяти дней дворец являлся штабом обороны посольского квартала. Стены канцелярии, громоздившейся на противоположной стороне двора, все еще хранили следы орудийного огня, а в зияющем проломе вместо аккуратно расставленных столов виднелись кровати и матрасы. Канцелярию превратили в казарму. Там жили и оказывали помощь раненым.

Разбросанные по двору вещи все еще хранили воспоминания о тех днях, когда дипломаты, их жены и слуги укрывались за стенами посольства от неминуемой гибели. Снаружи грохотала битва. Люди изнемогали от духоты, недоедали, подчас тряслись от страха, когда пальба на стенах становилась особенно отчаянной, от них дурно пахло, и все же, несмотря на это, за исключением тех дней, когда бой становился слишком жарким, они вели себя так, словно выбрались на пикник: сплетничали за игрой в карты, лакомились яствами из посольских кладовых, покуда те не кончились, устраивали музыкальные вечера, ревниво охраняя свое положение и достоинство, всегда наготове дать достойной отпор жене какого-нибудь второго секретаря, отхватившей лучшую шляпку или зонтик. Вот такой была осада. О ней могли поведать покрывавшие двор обломки и мусор. С одной стороны у изломанного дерева гинко громоздились ящики с патронами и перекосившаяся подвода; с другой стороны — возвышался редут, сложенный из книг, притащенных из библиотеки британского посла. На песке среди консервных банок из-под тушенки лежали пустые бутылки, в которых некогда искрилось шампанское. Ветер играл с ленточкой забытой кем-то дамской шляпки, повешенной на одну из составленных в козлы винтовок системы «Ли Энфилд». Рядом с большим посольским колоколом, чей звон каждое утро созывал осажденных на перекличку, примостился маленький стульчик. Отсюда сэр Клод Макдональд обращался к присутствующим с речами в моменты, когда, казалось, меркли последние надежды на спасение. На стульчике притулился древний граммофон и стопка пластинок, напоминавших о мире, в котором было место и оперным театрам, и мюзик-холлам.

Прошел уже месяц с того великого августовского дня, когда передовые гвардейские отряды сикхов ворвались в Водяные ворота Старого города, ознаменовав окончание осады, однако в посольстве ничего не изменилось. Казалось, спасенные не хотели возвращаться к нормальной жизни, желая как можно дольше сохранить обстановку, свидетельствовавшую об их героизме, смакуя воспоминания о том беззаботном отношении, которое, как им казалось, они проявляли к мощи императорских армий. Привести посольство в порядок было все равно, что уничтожить память о подвиге осажденных, обесценить образ мучеников и мужественных воинов, которыми они теперь себе представлялись. Даже те из дипломатов, которые решили надеть прежние костюмы, жуя сигары, чванливо выхаживали в огромных широкополых шляпах, обвешанные кобурами, из которых торчали рукояти револьверов. Было ясно, что должно пройти некоторое время, прежде чем леди Макдональд снова сможет принять на балу в своем некогда милом саду представителей великих держав.

Несмотря на все это, посольство работало. Первый и второй секретари деловито сновали между палаток, в которых устроили свои кабинеты, таская телеграммы и меморандумы на подпись послу. С маленькой лужайки, приютившейся за домом посла, время от времени доносилось успокаивающее постукивание крокетных молоточков и шелест женских голосов. Даже последствия осады не могли полностью сорвать с англичан привычную маску невозмутимости и спокойствия.