Анджей Иконников-Галицкий - Литерный А. Спектакль в императорском поезде

Засим Керенский бежит в Малахитовый зал, устраивает истерику перед министрами, добивается у них, оторопелых и растерянных, диктаторских полномочий, бежит к аппарату связи и начинает рассылать во все стороны громоносные приказы и воззвания, коими отстраняет Корнилова от командования, объявляет врагом народа и революции, ставит вне закона и тому подобное. Совершенно потрясённый содержанием получаемых в Могилёве телеграмм, Корнилов приходит к выводу, что Керенский продался Советам, большевикам, немцам и решает вести борьбу до конца (по-корниловски, то есть до полного своего поражения) и распространяет контрвоззвания, обвиняя правительство в измене. Это уже 27 августа.

Савинков в негодовании: триумвират рушится. Пр и-нимает от Керенского назначение на должность военного губернатора Петрограда и тем самым предаёт Корнилова.

Но через два дня ссорится с Керенским и уходит (лучше сказать, уносится) в отставку.

Тем временем 3-й кавкорпус движется к Петрограду со скоростью, какая возможна в условиях нарастающей неразберихи и хаоса. 28 августа, когда воздух наполняется телеграфным электричеством взаимных обвинений и проклятий, войска Крымова занимают Лугу, а передовые части подходят к Вырице. До Петрограда — шестьдесят вёрст.

И вдруг движение останавливается.

Крымов не выходит на связь с Корниловым.

29 августа: эшелоны стоят. Вокруг них бродят агитаторы от Советов.

30 августа Крымов бросает войска и едет в Петроград. Входит в кабинет Керенского, о чём-то ведёт разговор, потом выходит. Это видели свидетели. Потом происходит что-то, в результате чего Крымов попадает в Николаевский военный госпиталь и той же ночью отправляется в мир иной. Объявлено, что застрелился. Газеты печатают сообщения о назначении нового главковерха — Керенского — и наштаверха — Алексеева.

Оставленные в бездействии, а затем и лишившиеся руководства войска становятся лёгкой добычей агитаторов. Генералы и старшие офицеры (типа Полковникова) один за другим объявляют о своей верности «законному демократическому революционному правительству». Корнилов остаётся в пустоте, окружённый лишь несколькими сотнями преданных последователей и сторонников. 31 августа (труп Крымова только что остыл) из Петрограда в Могилёв выезжает генерал Алексеев. 1 сентября Алексеев осуществляет арест Корнилова и нескольких человек с ним.

Тут остановимся, отложив развязку на потом.

Странная кульминация…

В этой сумбурной пьесе много непонятного, непоследовательного, труднообъяснимого. Но самая интригующая загадка — эпизод с Крымовым. Не эпизод, а прямо-таки детективная история.

Скажем прямо: в самоубийство Крымова по мотивам офицерской чести мы не верим. Самоубийства на почве воинской, дворянской или иной корпоративной чести — явление общественное, они определены неписаным законом, как харакири для самураев. В истории России не было времени более погибельного для офицерской чести, чем семнадцатый год. Всеобщее нарушение присяги, унижения, поражения… Что же, наблюдаем ли мы волну самоубийств? Ничего подобного. Есть отдельные трагедии доведённых до отчаяния офицеров, нет общественного явления. И заметьте: ни один генерал не покончил с собой по вышеуказанным мотивам. Вот Корнилов, герой, человек благородства и чести, за полгода дважды нарушил присягу: сначала присягу царю, потом — присягу Временному правительству. И рука его не потянулась к револьверу.

Может быть, Крымов — особенно щепетильный в вопросах чести, чувствительный, совестливый человек? Едва ли. Всё, что рассказывают о нём мемуаристы, всё, что отразилось в его собственных приказах и донесениях, заставляет представить другой характер. Крымов умён, решителен, нескрываемо амбициозен, он карьерист, способный на большой риск ради продвижения по командной лестнице. Более того, он жаждет не только чинов, но и власти. Ещё до войны, будучи полковником, он деятельно участвовал в административных интригах и политических полузаговорах, сплетаемых вокруг Главного управления Генерального штаба. Осенью 1916 года он замечен в кружке Гучкова, причём как наиболее решительный сторонник военного переворота и свержения Николая; он не отвергает даже возможности цареубийства. Перед нами образ заговорщика, целеустремлённого честолюбца, который использует все возможности победить, прежде чем погибнет.

А может, самоубийство Крымова объясняется страхом суда и наказания? Однако ж чего ему было бояться? Беззубое Временное правительство могло только пугать стальными словесами («суд революционного народа», «чрезвычайная комиссия по расследованию преступлений»), за которыми скрывалась ватная реальность. Никто из политических противников этой власти не был серьёзно наказан: даже большевики, обвинённые в мятеже и прямо в шпионаже, спокойно провели съезд своей «запрещённой» партии в разгар следствия по их делу под носом у Временного правительства за месяц до корниловского выступления. Сам Корнилов и все арестованные вместе с ним соратники будут содержаться в мягких, как бы домашних условиях в здании Быховской женской гимназии под охраной влюблённого в них караула текинцев. Об этом Крымов, конечно, знать не мог, но и оснований предвидеть жестокую кару у него не было. Опять-таки Корнилов, «враг народа и революции», не застрелился же. А Крымов всегда мог прикрыться извечным военным «Я только выполнял приказ».

Но суть интриги даже не в этом. А в том, с чего это Александр Михайлович бросил войска в двух шагах от Петрограда и помчался сломя голову (дурной каламбур!) в Зимний, к Керенскому? А перед этим целые сутки провёл в бездействии — это в такое время, когда не сутки, а часы могли решить всё?

Задумался? Усомнился? Испугался?

Такие слова — не про Крымова. Всё, что мы знаем об этом человеке, исключает состояние длительной задумчивости или действие под влиянием сомнения и испуга. Он строит свою стратегию на основании холодного расчёта, подстрекаемый деятельным честолюбием.

А поэтому единственно приемлемым объяснением его поступков 29–30 августа является следующее.

Крымов безусловно убеждён в необходимости установления жёсткой военной диктатуры. Он готов разогнать Советы, перевешать «шпионов» и «социалистов». В роли диктатора он, деятельный честолюбец, видит, конечно, себя, но действовать вынужден под рукой и в тени Корнилова, и это уязвляет и мучает его. Он знает: есть ещё один персонаж, для которого лидерство Корнилова — нож острый: это Алексеев. Старый генштабовский волчище, выпустивший из своих когтистых лап верховное главнокомандование, ненавидит Корнилова, как молодого волка, выскочку, обогнавшего его в погоне за добычей. У Крымова и Алексеева общий интерес: загрызть вражьи Советы и отшвырнуть тряпку Керенского, но так, чтобы добыча (власть) не досталась Корнилову.