Анджей Иконников-Галицкий - Литерный А. Спектакль в императорском поезде

Вагон гаснет. В свете луча Александр Блок.

Александр Блок. Третье сентября. Россия объявлена демократической республикой. Немцы могут высадиться в Финляндии… (Пауза.) Крестьяне не дают городам хлеба, считая, что в городах все сыты.

Луч с Блоком исчезает. Озаряется вагон, и в нём, рядом с телефонистом и аппаратом — бравый тридцатипятилетний офицер с аксельбантом; тёмные коротко стриженные волосы, холёные усы и бородка: Барановский.

Офицер связи. Вас вызывает председатель Чрезвычайной комиссии по расследованию дела о бывшем Верховном главнокомандующем генерале Корнилове и его соучастниках. Шабловский.

Барановский. Полковник Барановский у аппарата.

Офицер связи (читает ленту). «Корнилов и все арестованные переведены из Ставки в гостиницу, приспособленную к системе одиночного заключения, разъединены, охраняются двойным караулом. Допуск к обвиняемым совершенно запрещён. Продолжаются обыски и допросы. Покорно прошу разъяснить к вечернему докладу, возможно ли затребовать в Могилёв с Юз-фронта Деникина, Маркова, Эрдели, или они подлежат расследованию помимо нашей комиссии? Какое будет распоряжение по поводу самочинных арестов? Покорно прошу от своего и наштаверха Алексеева имени осведомлять нас о положении».

Барановский. На Ваши вопросы дам ответы, переговорив с главковерхом Керенским. (Уходит.)

Офицер связи (обращается к нам). С главковерхом Керенским! Не дождался старик Алексеев ни диктатуры, ни главнокомандования. А Крымов, говорят, застрелился. Или его…Того… Стрельнули по приказу Керенского. Вот вам и новый главковерх — присяжный поверенный. (Берёт гитару, наигрывает частушечный мотивчик.)

А Корнилова-то жаль.

Барановский (возвращается; внимательный зритель может заметить на его плечах генеральские «беспросветные» погоны с двумя звёздочками). Свяжите с Шабловским. У аппарата генерал-майор Барановский. Да, генерал-майор. Барановский. Благоволите мне сообщать для доклада Верховному главнокомандующему, под каким арестом содержатся арестованные в Ставке генералы и офицеры и кто именно из офицеров Вами арестован? Не считаете ли вы нужным увезти их из Могилёва?

Офицер связи (читает ленту-ответ). «Все части местного гарнизона, безусловно, верны правительству. Их приходится сдерживать от эксцессов против лиц, заподозренных в измене. Увоз арестованных из Могилёва был бы нецелесообразным по многим соображениям, впрочем, жду распоряжений председателя министров».

Барановский. Министра-председателя сейчас нет, но я знаю, что он держится точки зрения, что арестованные должны содержаться в Могилёве и что там, как в гнезде мятежа, должно производиться следствие. Я просил Вас высказать Ваш взгляд. Москва и другие города не особенно надеются на то, что охрана арестованных лиц в Могилёве будет действительна, и опасаются, что может совершиться побег. За сим спасибо, кланяюсь. Всего хорошего. (Уходит.)

Оставшись один, офицер сбрасывает китель, достаёт припрятанный полосатый бешмет красно-коричневого цвета (форма Текинского полка), надевает его, становится похож на Хана Хаджиева, берёт в руки гитару и книгу со стола.

Человек, похожий на Хана Хаджиева (обращается к нам). Генерал Корнилов, великий бояр, проживёт недолго, всего семь месяцев. Его вместе с другими арестованными генералами переведут из Могилёва в Быхов (Керенский и тут изменит своим намерениям), будут содержать под стражей неизвестно зачем и для чего. Никакой вины доказать не удастся. Их всех освободит генерал Духонин накануне своей гибели, о чём речь впереди. Корнилов прорвётся сквозь революционные вихри на Дон, продолжит там свою безнадежную борьбу, возглавит добровольческую армию и будет убит красноармейским снарядом на ферме близ Екатеринодара (Краснодара) ранним утром тридцать первого марта (тринадцатого апреля) тысяча девятьсот восемнадцатого года.

Хан Хаджиев— последний, кто видел Корнилова в сознании и слышал его голос — напишет об этом: (Берёт книгу, читает): «…Взяв кружку с чаем, я пошел к Верховному. Он сидел за столом, одетый в полушубок и папаху… На столе лежала какая-то бумага, на которой Верховный что-то писал… Держа в одной руке чай, а в другой кусок белого хлеба, я собирался было перешагнуть порог, как вдруг раздался сильный шум и треск. Верховного швырнуло к печке, и он, очевидно, ударившись об нее, грохнулся на пол. На него обрушился потолок…» (Бросает книгу, наигрывает на гитаре и поёт, или, вернее, декламирует под аккомпанемент.)

Тишина. Всё постепенно исчезает в сумраке.

Выбегает девочка в белом платьице.

Девочка. Мама говорит: подождите немножко, скоро конец.

Убегает. Темно.

Смена локомотивов.

Лев Давидович Троцкий

Полковник Георгий Петрович Полковников

Раз уж есть такая возможность, пока пауза, потолкуем о деле Корнилова.

Эпопея, получившая нелепое название «корниловский мятеж», при внимательном рассмотрении оказывается чем-то вроде спектакля самодеятельности в сумасшедшем доме. Все с неестественной аффектацией играют какие-то выдуманные роли, никто не слышит партнёра, да и видят не друг друга, а потусторонние видения, причём каждый своё. У Корнилова в этом бедламе одно великое достоинство: он единственный не врёт и не ищет самоудовлетворения. Он искренний и честный безумец. Однако если учесть, что массовкой в спектакле выступают сто пятьдесят миллионов озлобленных личностей, из коих семь миллионов с винтовками, то фарс превращается в жуткую мистерию, и хочется бежать из зрительного зала, да некуда.