Дмитрий Пучков - «Рим». Мир сериала

А дорогой наш Октавиан свет-Август взял да и отказался: «Ничего я вашему Дециму Бруту не дам». Ко всему прочему Октавиан активнейшим образом засылал ветеранов Цезаря куда только можно, так что от Децима Брута несколько легионов перешли к нему.

Д. Пучков:Неплохо.

К. Жуков:Марк Антоний сговорился со всеми пропреторами провинций, расположенных рядом (и в первую очередь со старым своим дружбаном Марком Эмилием Лепидом), объединить войска. У Антония набралось 14 или 15 легионов. Дециму Бруту не позавидуешь: пришел вроде как во главе серьезной силы воевать и тут остался вообще без войск, ушли все – одни к Октавиану, другие к Антонию. Брут вынужден был бежать к родственнику, а конкретно к Марку Юнию Бруту в Грецию. В Грецию бежать пришлось по суше через Македонию, там его изловили кельты, друзья Марка Антония еще со времен Галльской войны, и замочили как собаку – вот, собственно, и вся история.

Д. Пучков:Сильно!

К. Жуков:Отчасти в этом был виноват и Октавиан со своей мерзкой пропагандой, которую он у Децима Брута в войсках развел. Так вот, оказавшись перед такой, прямо скажем, двоякой перспективой – то ли отдавать войска непонятно кому, то ли как-то брать политику в свои руки, – Октавиан, как мы знаем, решил взять политику в свои руки и повел войска на Рим.

Перешел через померий, ввел легионы в Рим и первым делом захватил городскую казну…

Д. Пучков:Верное решение.

К. Жуков:Тогда телефона и телеграфа еще не было, а казна уже была, поэтому он сразу захватил государственный банк и тут же всем своим легионерам по 2,5 тысячи денариев выдал.

Д. Пучков:Чем убедил их в правильности поступков.

К. Жуков:Да, и более того – после победы обещал еще столько же. Все очень обрадовались.

Д. Пучков:Как хорошо все складывается!

К. Жуков:Если учесть, что буквально накануне, когда Октавиан стал пропретором, он, естественно, на законных основаниях потребовал выплатить жалованье войскам, а сенат ему сказал: «Поскольку войска находились не на службе у государства, а на службе у тебя, козел вонючий, в качестве частного лица, вот ты им что хочешь, то и плати, а мы им не дадим ни копейки. Деньги получат войска Децима Брута, когда разобьют Антония». Сенаторы рассчитывали, что солдаты от Октавиана убегут. Но солдаты обиделись не на Октавиана, а на тех, кто прямо сейчас не дает им денег, то есть на сенат. И вместо того чтобы оторвать солдат от Октавиана, сенаторы еще крепче привязали их к нему, причем когда из Сената прибыли эмиссары договариваться с солдатской массой, солдаты на сходке отказались с ними разговаривать. Заявили: «Сейчас Октавиан приедет – будем говорить, без него мы с вами вообще не разговариваем. Давайте посидим, помолчим».

Д. Пучков:Удачно получилось!

К. Жуков:А раз Октавиан в самом деле платил из своего кошелька, то они будут слушаться его, а не каких-то непонятных людей в белых тряпках и сандаликах.

Д. Пучков:Покажите деньги!

К. Жуков:Причем, заметьте, договаривались обо всем этом не лично Цицерон и Октавиан. Цицерон вынужден был договариваться – о ужас! – с солдатскими депутатами (так назывались), то есть депутатами легионов. Трудно сказать, виделись ли в этот момент сам Цицерон и Октавиан. Я думаю, что, скорее всего, нет, по крайней мере до вступления в город.

В это время Атия у себя дома занимается приятными домашними заботами – выбирает какие-то тряпочки, видимо на очередную модненькую шмотку. Рассматривает что-то типа шелка, судя по гладкой фактуре, говорит: «А есть лен?» Лен в Италии не растет, его привозили с севера, стоил он очень дорого. Он, конечно, не был так полезен для здоровья, как шелк, но тем не менее ценился. Все же ходили в шерсти самой разной выделки – могла быть такая тонкая, что хоть трусы шей…

Д. Пучков:Ну все равно же шерсть.

К. Жуков:Шерсть – это шерсть, а в Италии жарковато, поэтому льняная одежда – признак достатка. Шелк дороже, вопросов нет, но если все в шелке, а она одна во льне – это круто! Кстати говоря, персы до раннего Средневековья награждали льном своих вельмож, солдат. Получить отрез льна, чтобы на всю одежду хватило, это было прямо во!

Д. Пучков:Наградная рубашечка, да?

К. Жуков:Да, революционные льняные шаровары. Появляется Октавия, сестренка будущего императора и уже почти консула. Она уговаривает маму срочно ехать с Октавианом мириться, потому что так все повернулось. «Дочь моя, я очень ценю наши редкие разговоры, когда ты необкуренная».

Д. Пучков:«Ценю наши беседы в перерывах между твоими наркозагулами». В общем, Октавия, мучаясь наркотической абстиненцией…

К. Жуков:«Передать, что ты его любишь? Что ему сказать?» – «Скажи, что у него все наши деньги, пусть вернет». И тут же без перехода: «Только не голубой. Изо льна есть?»

Д. Пучков:Октавия в одиночку уезжает к братцу, а Пулло и Ворен приезжают к себе на «малину», на хазу к своим головорезам.

К. Жуков:«Это мои дочери, освобожденные из рабства. Старшую сделали проституткой. Мальчик – сын моей жены от другого мужчины. Относитесь к ним с уважением и добротой…»

Д. Пучков:Представил от души!

Вышел с каменной рожей: «Это моя дочь-шлюха, это сын моей жены не от меня. Всем уважать или зарежу!» Братва так на него посмотрела…

К. Жуков:Куда деваться-то, да?

Д. Пучков:Отвел всех в комнатку. «Мы все подметем, покрасим. Нравится?» – «Да, отец». – «Будем сновать жить вместе. Сначала будет неловко, несомненно, но мы семья и будем вместе, как положено, и не будем вспоминать прошлое». Ворен-то хочет как лучше. Мы опустили, что вначале старшая сеструха сказала, что не время бежать, денег нет. Пока доедем до дома, наворуем и там уже…

К. Жуков:Да, собрались в дерзкий побег удариться. Октавиан встретился наконец с Октавией.

Д. Пучков:Октавий ее приветствует: «Смотрю, ты по-прежнему жрешь, как лошадь?» Подбодрил сеструху.

К. Жуков:«Жрешь, как лошадь, а тощая!» Матерый глист-трехлеток.

Д. Пучков:«Как ты смеешь! Я не тощая, может, стройная, возможно, худенькая. Это ты тощий. Как тебя ветром не сносит?»

К. Жуков:«Доспехи держат».

Д. Пучков:«Матушка передает, что любит тебя». – «Правда?» – «Она бы пришла со мной, но ей взбрело в голову, что ты должен прийти к ней». – «Ну, тогда состарится в одиночестве». – «Понимаю, что ты чувствуешь. Неужели трудно уступить? Это же твоя мать». – «Октавия, ты была там и знаешь, что она за мать». – «Боги свидетели, у меня не меньше причин ненавидеть ее, а может, больше – к чему это приведет? Кого любить, если не собственную мать?» Вопросы любви в Древнем Риме, я смотрю, стояли остро. «Она вынудила своего любовника избить меня». – «Ты преувеличиваешь ее влияние, она во власти Антония, без него ей страшно и одиноко. Она совершила ошибку». – «Я думал, хоть ты будешь на моей стороне. А на нем был ее пот». Отлично!