Бернард Корнуэлл - Меч Королей

— Кончено? — переспросил я.

—Люди Этельстана сейчас в Лундене. Мы присоединяемся к ним. Выигрываем сражение. Убиваем Этельхельма. Идём домой.

Я кивнул.

— Надеюсь.

— Люди тревожатся.

— Насчёт сражения?

— Насчёт чумы, — он перекрестился. — У них есть жёны и дети, я и сам беспокоюсь.

— Нет в Беббанбурге чумы.

— Чума на севере. Кто знает, как далеко она распространится.

— Болтали, что чума была в Линдкольне, — ответил я, — а это далеко от Беббанбурга.

— Это слабое утешение для воинов, беспокоящихся за свои семьи.

Я пытался не обращать внимания на слухи о чуме. Это просто слухи, они часто врут, а когда король умирает, возникает множество слухов. Однако Сигтрюгр предупреждал, что в Линдкольне зараза, а другие говорили, что на севере мор. Финан прав, что напомнил об этом. Мои люди хотят вернуться к семьям. Да, они пойдут за мной в бой и драться будут как демоны, но беда, грозящая жёнам и детям, для них важнее любой моей клятвы.

— Передай им, что скоро они будут дома, — сказал я.

— Как скоро? — Финан требовал уточнения.

— Дай мне сначала узнать новости в Лундене, — ответил я.

— А если Этельстан там? А если он захочет, чтобы ты выступил вместе с ним?

— Тогда я пойду с ним, — невесело ответил я. — А ты поведёшь Спирхафок домой.

— Я?! — В голосе Финана прозвучала тревога. — Нет! Им и Берг может править.

— Берг может им править, — согласился я, но ты будешь командовать Бергом.

Я знал, что моряк из Финана никудышный.

— Никем я не буду командовать! — возмутился он. — Я останусь с тобой.

— Ты не должен...

— Я давал клятву тебя защищать! — перебил он.

— Ты? Я никогда не просил у тебя никаких клятв!

— Не просил, — признал он. — Но всё же я поклялся тебя защищать.

— Когда? — спросил я. — Не помню никакой такой клятвы.

— Я дал её пару мгновений назад и теперь, как и ты, тоже связан дурацкой клятвой.

— Я освобождаю тебя от любых клятв...

— Кто-то же должен позаботиться, чтобы ты остался в живых, — перебил он меня. — Похоже, Господь велит мне уберечь тебя от того ячменного поля.

Я коснулся молота, пытаясь убедить себя, что принял правильное решение.

— Нет в Лундене ячменных полей, — сказал я Финану.

— Это верно.

— А значит, дружище, — я тронул его плечо, — мы выживем и вернемся домой.

Я прошёл на корму, где заходящее солнце отбрасывало в воду длинную тень корабля, и уселся на ступеньку низенькой лестницы, ведущей на рулевую платформу. На север пролетел лебедь, и я лениво подумал, что это знамение, и нам тоже нужно на север. Но были и другие птицы, другие знаки. Иногда непросто понять, чего хотят боги, но даже зная это нельзя быть уверенным, что они с тобой не играют. Я снова тронул свой молот.

— Веришь, что это имеет силу? — спросил чей-то голос.

Оглянувшись, я увидел Бенедетту, её лицо укрывал надвинутый капюшон.

— Верю, что боги имеют силу, — ответил я.

— Бог один, — настаивала она.

Я пожал плечами, слишком устав для спора. Бенедетта смотрела на медленно проплывающий мимо берег Истсекса.

— Мы плывем в Лунден? — спросила она.

— Да.

— Ненавижу Лунден, — с горечью произнесла Бенедетта.

— Его есть за что ненавидеть.

— Когда явились работорговцы... — начала она и умолкла.

— Ты говорила, тебе было тогда двенадцать?

Она кивнула.

— Я должна была выйти замуж тем летом. За хорошего человека, за рыбака.

— Его они тоже убили?

— Они всех убили! Сарацины! — Она с отвращением выплюнула это слово. — Они убивали всех, кто оказывал сопротивление, и тех, кого не хотели брать в рабство. Меня хотели. — В её последних словах звучала страшная ненависть.

— А кто это — сарацины? — Я с трудом выговорил незнакомое слово.

— Люди из-за моря. Некоторые даже живут на моей земле. Они не христиане. Они дикари!

Я похлопал по ступеньке рядом с собой. Она поколебалась, но села.

— И ты попала в Британию? — мне было интересно.

Некоторое время Бенедетта молчала, потом пожала плечами.

— Меня продали, — просто сказала она, — и повезли на север, я не знала куда. Мне говорили, что это ценится, — она коснулась пальцем своей кожи, чуть отливающей золотом в сумерках. — На севере, где кожа у людей бледная, как молоко, это стоит денег. На севере меня продали во второй раз. Мне всё ещё было двенадцать, — она сделала паузу, чтобы взглянуть на меня, — но я уже была женщиной, не ребёнком.

В её голосе слышалась горечь. Я кивнул в знак понимания.

— Спустя год меня продали снова, — продолжила она. — Одному саксу в Лундене. Работорговцу. Он заплатил кучу денег. — Она говорила так тихо, что я едва слышал. — Его звали Гуннальд

— Гуннальд, — повторил я.

— Гуннальд Гуннальдсон.

Она смотрела на северный берег, где к самой воде спускалась деревушка. Ребёнок махал с разрушающейся пристани. Я наблюдал, как вёсла ныряют в воду, толкают и медленно поднимаются из воды, роняя с длинных лопастей капли.

— Они привезли меня в Лунден, где продали рабов, — продолжила Бенедетта, — и оба меня насиловали. Оба, отец и сын, но сын был хуже. Они бы меня не продали, они хотели мной пользоваться, и я попыталась убить себя. Лучше смерть, чем эти свиньи.

Последние слова она проговорила тихо, как будто боялась, что нас услышат гребцы на ближних скамьях.

— Пыталась убить себя? — переспросил я, так же тихо.

Она обернулась ко мне, и, ни слова не говоря, откинула капюшон и размотала серый шарф, который всегда носила на шее. И я увидел шрам, глубокий шрам поперёк нежной шеи. Она позволила мне взглянуть и вновь накинула шарф.

— Я порезала недостаточно глубоко, — ровно проговорила она, но этого оказалось достаточно, чтобы они меня продали.

— Эдуарду?

— Его управляющему. Мне приходилось работать на его кухне и в его постели, но королева Эдгива меня спасла, и теперь я служу ей.

— Как доверенная служанка.

— Как доверенная раба, — сказала она всё так же горько. — Я не свободна, господин. — Она снова накинула капюшон на чёрные, как вороново крыло, волосы. — Ты держишь рабов? — гневно спросила она.

— Нет, — сказал я, что было не совсем правдой.

Многие мои воины имели усадьбы рядом с крепостью, занимались хозяйством, и я знал, что многие держат рабов. У отца в крепости рабов было десятка два — они готовили, мыли, чистили, стирали бельё. Некоторые до сих пор там, они состарились и получают плату как слуги. Сам я новых рабов не брал — меня отвратил собственный опыт рабства, когда я был прикован к веслу в стылом море. И к тому же я в рабах не нуждался. Мне хватало и мужчин, и женщин, чтобы содержать крепость в безопасности, сытости и тепле, и хватало серебра, чтобы им платить.

— Мне случалось убивать работорговцев, — заметил я, понимая, что говорю это только ради одобрения Бенедетты.