Адам Хиггинботам - Чернобыль. История катастрофы [litres]

Председатель американской нефтяной компании Occidental Petroleum Арманд Хаммер был известным филантропом и собирателем предметов искусства. Он родился в Нью-Йорке в семье убежденных коммунистов, а в Россию впервые попал в 1921 году, отказавшись от врачебной практики якобы в интересах фармацевтической компании своего отца в Стране Советов. В Москве он встретился с Лениным, который предоставил Хаммеру торговые концессии, заложившие основу огромного состояния, – и открыл прямой доступ к советским лидерам, которым американец пользовался почти 70 лет [1018] Хаммер выдавал свою первую поездку в Москву за часть добровольной гуманитарной миссии по спасению советских детей от тифа; в реальности он поехал в СССР после того, как его отца посадили в тюрьму за нелегальный аборт, при котором погибли и мать, и дитя – операцию на самом деле делал Арманд, который так и не получил полностью квалификацию врача. По прибытии в СССР Хаммер был выставлен коммунистическим правительством как владелец бесполезной асбестовой шахты и карандашной фабрики, которые функционировали как прикрытие, через которое ЧК – предшественница КГБ – могла финансировать шпионскую сеть в США. Подробности двойной жизни Хаммера, которые выйдут на свет только после его смерти в 1990 году и развала СССР, описаны в: Edward Jay Epstein, Dossier: The Secret History of Armand Hammer (New York: Random House, 1996). . Со временем обнаружилось, что Хаммер, один из самых крупных шарлатанов в истории, был сознательным орудием советской спецслужбы, мошенником и предателем, но в свои 87 лет он продолжал поддерживать репутацию известного во всем мире гуманиста, «практически единственного мостика между коммунизмом и капитализмом», по словам тележурналиста Уолтера Кронкайта [1019] Gale and Hauser, Final Warning, 38. .

Гейл встретился с Хаммером в СССР в 1978 году на медицинской конференции, проводившейся в МГУ, и затем сблизился с ним благодаря инициативе Хаммера найти лекарство от рака. Лучшего способа предложить помощь пострадавшим в Чернобыле, чем через Хаммера, нельзя было придумать.

Гейл дозвонился до него и разъяснил потенциальную важность пересадок костного мозга для спасения жертв облучения. В тот же день Хаммер написал письмо Горбачеву, поддерживая предложение Гейла, и отправил его по телексу в Кремль. Во второй половине дня в четверг доктор в сопровождении свиты фоторепортеров уже шагал по международному аэропорту Лос-Анджелеса, держа в руках билеты до Москвы [1020] “Top U. S. Doc Races Death,” New York Post, May 2, 1986. .

На лестничных площадках больницы № 6 операторы станции собирались поболтать, покурить и обсудить загадку, которая занимала их всех, – причины аварии, из-за которой они все попали сюда [1021] Наталья Ювченко, интервью автору книги, 2016 год. . Сотрудники КГБ и прокуратуры ходили из палаты в палату, опрашивая пациентов, пожарные и инженеры ЧАЭС строили предположения, но никто не знал, как мог случиться взрыв. Даже те, кто изучал инженерное дело и физику реакторов, – Дятлов, Александр Акимов, Леонид Топтунов, Саша Ювченко – все еще не могли понять этого [1022] Read, Ablaze, 156. .

«Мы готовы рассмотреть любые гипотезы, ребята, – сказал Дятлов молодым коллегам, которые в ту ночь выполняли его приказы. – Не стесняйтесь выдвигать самые неожиданные идеи».

Даже когда их состояние стало ухудшаться, они никогда не обсуждали, чья в этом вина. Родители Леонида Топтунова – который нажал кнопку АЗ-5, что и запустило взрыв, – боялись поднимать вопрос об аварии у кровати сына [1023] Вера Топтунова, интервью автору книги, 2015 год. . Но со временем Вера, мать Леонида, набралась смелости спросить его об этом прямо.

– Лёнечка, – сказала она. – Что случилось, как это могло случиться?

– Мама, я все сделал правильно, – ответил Леонид. – Я все сделал по правилам.

Врач прервал их разговор, жестом показав ей, что не надо беспокоить сына. После этого они никогда не обсуждали аварию.

В четверг утром, 1 мая, Людмилу Игнатенко вызвали в кабинет Ангелины Гуськовой на шестом этаже и объяснили, что ее мужу необходима пересадка костного мозга [1024] Bergdahl, Voice of Ludmilla, 48–50. . Сержант Василий Игнатенко, главный здоровяк Припятской городской пожарной части, вместе с лейтенантом Правиком боролся с огнем на крыше 3-го энергоблока. И теперь, чтобы спасти его жизнь, требовался донор костного мозга из числа ближайших родственников. Гуськова сказала Людмиле, что близкие родственники Василия уже едут в Москву.

Со времени аварии прошло шесть дней, и для пострадавших сильнее других период мнимого благополучия ОЛБ заканчивался. Василию постоянно ставили капельницы и уколы. Вечером он сделал Людмиле сюрприз, попросив сестру пронести букет цветов, а потом они вместе смотрели на первомайский салют из окна палаты на восьмом этаже корпуса. Василий еще мог стоять, и жена обняла его, пока они глядели в окно. Но его состояние уже настолько ухудшилось, что он не мог пить бульон, который Людмила приносила ему. Врачи посоветовали попробовать сырые яйца, но и они в нем не задерживались.

Врачи подыскивали доноров костного мозга для наиболее облученных пациентов, но количество лейкоцитов в их крови быстро падало, набрать их достаточно для завершения анализа типирования тканей не удавалось [1025] Gale and Hauser, Final Warning, 57. . Для родственников, которые по результатам анализов оказывались подходящими потенциальными донорами, сам процесс донорства был мучительным [1026] Подробности процедуры в: Gale and Hauser, Final Warning, 34 and 56; and Champlin, “With the Chernobyl Victims.” . Одной из первых прошла через него 50-летняя Вера Топтунова. Под общим наркозом врачи сделали два разреза на ягодицах, 15-сантиметровыми иглами проткнули ей бедренные кости и выкачивали костный мозг – по чайной ложке за прием. Потребовалось около 90 минут, чтобы сделать 200 проколов и набрать в банку почти литр розово-красной жидкости. Техники процедили содержимое, чтобы удалить частицы жира и костей, прокрутили в центрифуге, поместили в пакет и внутривенно ввели сыну Веры. Теперь оставалось ждать, что клетки костного мозга достигнут пустот в костях Леонида и начнут производить здоровые клетки крови.

Когда Василию Игнатенко сказали, что лучшим кандидатом на донорство является его младшая сестра Наталья, он отказался дать разрешение врачам на процедуру [1027] Bergdahl, Voice of Ludmilla, 48–49. . «Я не приму костный мозг от Наташи! – сказал он. – Лучше умру!» Даже когда жена объяснила, что никакого вреда в долговременной перспективе Наталья не потерпит, Игнатенко сопротивлялся. В итоге донором стала его старшая сестра Люда.

К концу первой недели заведующий отделением гематологии больницы № 6 Александр Баранов провел три трансплантации костного мозга наиболее пострадавшим пациентам, включая Топтунова и Акимова [1028] Согласно записям Барабановой, Топтунову сделали трансплантацию на второй и на седьмой дни после аварии (27 апреля и 2 мая), а Акимову на четвертый день после аварии (29 апреля). . Но еще три пациента были облучены настолько, что в их телах не осталось лейкоцитов для типирования [1029] Gale and Hauser, Final Warning, 54–55. . Советские врачи попробовали применить новую экспериментальную технологию пересадки, используя клетки печени мертворожденных или абортированных эмбрионов. Это лечение имело еще меньше шансов, чем пересадка костного мозга, но врачи Гуськовой знали: это все, что они могут сделать, этим пациентам уже нельзя было помочь [1030] Champlin, “With the Chernobyl Victims”; Барабанова, интервью автору книги, 2016 год. .