Томас Рид - Пиратский остров; Молодые невольники

– Ты болен, – сказал шейх. – Как же я тебя куплю, когда ты не в силах стоять на ногах, не то что ходить.

– Посадите меня на верблюда и дайте мне ехать, пока мы ни скроемся из глаз моих хозяев, – отвечал Джим. – Тогда сами увидите, могу я ходить или нет. Они охотно продадут меня, потому что думают, что я умираю. Но я и не думаю умирать, а только сильно утомился, ныряя за ничего не стоящими каменьями.

Старый шейх обещал последовать совету Джима и отдал спутникам приказание немедленно готовиться выступать. Старый шейх опять обратился к Сиди-Хамету и спросил, не желает ли он продать по крайней мере несколько камней, вытащенных ими из корабля неверных.

– Бисмилла! Нет, не желаю! – отрезал предводитель шайки. – Ты сам говорил, что эти камни не имеют никакой цены, а я никак не хочу вводить в убыток правоверного поклонника Мухаммеда.

– Так подари, если не хочешь продать.

– Нельзя. Аллах запрещает дарить другу ничего не стоящие подарки.

– Видишь ли, я купец и непременно должен сделать хоть маленький оборот, – продолжал старый шейх. – Нет ли у тебя невольников или иных товаров, которые я мог бы купить?

– Хорошо. Вот у меня есть одна христианская собака, – сказал он, указывая на брата матроса Билла. – Если хочешь, покупай.

– Но ты обещал доставить меня в Могадор, – вмешался тут Джим. – Не продавай меня, хозяин: мне кажется, я скоро поправлюсь и тогда буду по-прежнему усердно работать на тебя.

За намек на недуг Сиди-Хамет ожег невольника сердитым взглядом, и замечание Джима и взгляд его хозяина остались незамеченными старым шейхом. Никто не обратил внимания на притворное нежелание Джима быть проданным – он сделался собственностью старого шейха, давшего за него старую рубаху и маленькую войлочную палатку. Старый шейх и его спутники сели на верблюдов и поспешили в путь по сухому ложу потока, оставив береговых разбойников продолжать утомительный и напрасный труд.

Отъехав от морского берега, путешественники ускорили шаги, так что матрос Билл не имел возможности толковать со своим братом. Когда же караван остановился на ночлег, старый моряк и его молодые друзья окружили Джима, который приобрел такой обширный и печальный опыт по части жизни в Сахарской пустыне.

– Ну, Джим, – начал старый моряк, – теперь ты должен рассказать нам все подробности своих крейсеровок с тех пор, как попал в это песчаное море. Мы узнали кое-что о чудище, как вышли на берег, но не так давно. Право, я не удивился, когда услышал, что тебе это время плена показалось за сорок три года.

– Но это так и есть, если память не обманывает меня, – прервал его Джим. – И знаешь ли, Билл, меня удивляет и радует, что ты совсем не состарился за это время. А по-твоему, как давно мы с тобою расстались?

– Около одиннадцати лет.

– Одиннадцать лет? Что ты, Билл? Говорю тебе, что я здесь больше сорока лет.

– Ну как это можно? Сам посуди, четырнадцатого числа следующего месяца тебе исполнится как раз сорок лет. Ты память потерял! Впрочем, чему тут удивляться?

– Правда, Билл. В этой страшной пустыне ничего нет, что помогало бы памяти. Тут нет времен года; тут все дни похожи один на другой, как две секунды в одной минуте. Однако все же мне кажется, я пробыл здесь побольше одиннадцати лет.

– Нет, – отвечал Билл. – Нет даже еще и одиннадцати. Но ты так много вынес здесь горя, что тебе год казался веком. Но мне мудрено только, что ты совсем не узнал меня.

– Не узнавал до тех пор, пока ты не заговорил. Но всякая тень сомнения исчезла, когда ты раскрыл: меня так и обдало всем родным, дорогим сердцу.

– Вот видите, мастер Колли, – сказал Билл, обращаясь к молодому шотландцу. – Мой брат Джим имел счастье родиться двенадцатью годами позже меня и едва выучился твердо стоять на ногах, как его сейчас же послали в школу. Ну а я должен был работать и помогать ему. Вот почему мне казалось, что он будет очень рад увидеть меня.

– И как еще рад! – воскликнул Джим.

– Верю, верю, – сказал Билл. – Ну-ка, разворачивай скорее свой свиток!

– Какой тебе свиток! – возразил Джим. – Рассказ о моих похождениях в пустыне состоит не из одного, а из тысячи свитков, и в каждом свитке описание особенного страдания. Одно могу только сказать вам: мне кажется, что я провел целые годы в том, что странствовал по пескам Сахары; целые годы в том, что обрабатывал поля на краях пустыни; целые годы копал колодцы; целые годы пас стада коз, овец и других животных. Я принадлежал многим господам – один хуже другого; и много-много разочарования испытал я, много разбитых надежд пережил, а свободы все не достиг. Один раз я был уже в дне пути от Могадора, и меня опять продали новому хозяину, который погнал меня обратно, в самую середину пустыни. Два или три раза я пытался освободиться посредством побега, но всякий раз был пойман и бит почти до смерти за непростительное преступное желание украсть у моего господина мою собственную личность. Часто находило на меня искушение убить себя, но какое-то любопытство и упорство удерживали от этого шага. Мне хотелось посмотреть, долго ли судьба будет преследовать меня, и я решился не становиться поперек воли провидения. Притом же самоубийство противно моим религиозным убеждениям: кто преждевременно ищет смерти, желая избавиться от временных страданий и бедствий, тот только доказывает, что он плохой боец в борьбе с жизнью или, скорее, – просто трус.

– Совершенно справедливо, – сказал Гарри Блаунт. – Но надеюсь, что самые тяжелые испытания для вас уже позади. Страдания миновали: наши хозяева дали слово доставить нас в Могадор, где нас выкупят соотечественники. Разумеется, и вы также будете в этом числе.

– Не увлекайтесь этой надеждой, – сказал Джим. – Много лет я тешил себя подобными мечтами. Каждый господин, которому я доставался, давал мне точно такое же обещание, а между тем, как видите, до сих пор я еще здесь. Когда мои последние господа принялись вытаскивать камни из разбившегося корабля, я думал, что непременно вместе с камнями попаду в какой-нибудь приморский город. Но и эта надежда оказалась такой же несбыточной, как и все прежние, владевшие мной с тех пор, как разъяренное море выкинуло меня на эти проклятые берега. Думаю, что очень немногие имели счастье выбраться отсюда на свободу; но большая часть бедных моряков, попавших на берега Сахары, никогда уже не выбирались отсюда и умерла под бременем нестерпимых трудов и жестокостей, которым пленники подвергаются в здешней пустыне. Они умерли, не оставив следа своего существования, как собаки и верблюды, принадлежащие их общему господину…

Вы желаете, чтоб я дал вам подробный отчет моей жизни с тех пор, как я попал в пустыню? Я не могу этого сделать, но вот вам пример, из которого вы все поймете. Положим, что вы провели три месяца в Сахаре, а я, по словам Билла – десять лет; но моя неволя длилась в сорок раз больше, чем у каждого из вас. Умножьте же всю сумму ваших страданий на сорок – и вы будете иметь понятие о том, что я вынес… Вероятно, вы были свидетелями сцен бесчеловечной жестокости – сцен, возмущавших самые глубокие чувства вашего сердца. Ну а я в сорок раз больше бывал свидетелем таких сцен. Страдая от мучений жажды и голода, вы, быть может, молили Бога послать вам смерть как единственное средство избавиться от муки. Если вы испытали это один раз, так я сорок… Может быть, вам представлялись светлые надежды освободиться и еще раз увидеть дорогую родину, и потом вы переживали всю горечь разочарования. И в этом случае я страдал в сорок раз больше вас.