Илья Яблоков - Русская культура заговора

В этой главе я предлагаю начать анализ российской конспирологической культуры через рассмотрение роли постсоветских публичных интеллектуалов в процессе создания и распространения теорий заговора [198] Для простоты анализа определим публичным интеллектуалом любого публичного/медийного человека, чей род деятельности неотрывно связан с производством и распространением общественно значимых идей. . В литературе на иностранных языках много было написано о некоторых деятелях культуры заговора в России [199] Shenfield, S.D. (2001). Russian Fascism: Traditions, Tendencies, Movements. Armonk: M. E. Sharpe.; Umland, A. (2007). Post-Soviet ‘Uncivil Society’ and the Rise of Aleksandr Dugin: A Case Study of the Extraparliamentary Radical Right in Contemporary Russia. PhD. Cambridge University; Laruelle, M. (2008). Russian Eurasianism: An Ideology of Empire. Washington: Woodrow Wilson Center Press. , но мало об их идеях и том, как они вплетались в ткань постсоветской политики и разнообразных идеологических игр [200] Пожалуй, исключение в этом ряду – книга Чарльза Кловера «Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи» (М.: Фантом Пресс, 2017). . Важно помнить, что многие авторы, рассмотренные в этой главе, имели или до сих пор имеют тесные связи с разными структурами власти. И пусть многие из них сейчас вне этих структур или не так активны в медиа, но их идеи во многом отражают состояние умов во властных кругах, а также служат интеллектуальной подпиткой тех или иных политических решений.

В глазах Хофстэдтера поборники «параноидального стиля» имели ограниченную общественную поддержку и потому были отнесены к маргиналам, чье мнение разделяется ограниченной частью общества. Марк Фенстер в своей критике Хофстэдтера замечает, что историк был напуган популистской демагогией правых и попросту воспринимал теории заговора как идеи, относящиеся к идеологии политических радикалов, а не уважаемых политиков мейнстрима [201] Fenster, 2008, 39. . Это разделение стоило некоторым американским интеллектуалам и журналистам репутации в глазах «умеренного» класса, чьи взгляды исключали возможность серьезного отношения к каким бы то ни было теориям заговора [202] См., например, биографию американского журналиста, лауреата Пулитцеровской премии Гари Уэбба. Nick Schou, Charles Bowden (2006). To Kill the Messenger: How the CIA’s Crack-Cocaine Controversy Destroyed Journalist Gary Webb. New York: Nation Books. . В результате сегодняшний всплеск «антиинтеллектуализма», тесно связанный с так называемой критикой либеральной повестки дня, опирается на неопопулистское движение, состоящее из консервативных политиков и мыслителей [203] Отчасти эту проблему поднимает Том Николс в книге «Смерть экспертизы: Как интернет убивает научные знания» (М.: Бомбора, 2019). . Их цель – разрушить консенсус, созданный «коррумпированными» левыми элитами, и вернуть голос «обычному человеку».

Что же происходит в России? Во времена советской власти граница между приемлемым и запретным строилась исходя из идеологических основ режима. Многие конспирологические взгляды, направленные как на внешние силы (США, блок НАТО), так и на внутреннюю оппозицию (диссиденты, этнические меньшинства), не только считались приемлемыми, но даже поощрялись властью. Крах советского режима, с одной стороны, открыл возможность для публичной дискуссии и критики подобных идей. С другой, российская академическая система не в полной мере прошла процесс транзита от советских идеологических парадигм к более взвешенным и критическим взглядам. А в более поздние постсоветские годы публичные интеллектуалы, активно работавшие над созданием и популяризацией теорий заговора, даже заняли высокие академические и политические посты. Полученные ими регалии способствовали общественной легитимации тех теорий заговора, которые эти интеллектуалы производили и распространяли.

Чтобы понять, как и почему интеллектуалы стали таким важным звеном в российской культуре заговора, я предлагаю обратиться к концепции Мишеля Фуко о взаимоотношениях знания и власти. Некоторые исследователи полагают, что теории Фуко, основанные на анализе западноевропейской культуры, нельзя применять к культуре российской, учитывая ее определенную пограничность по отношению к европейской цивилизации [204] Plamper, J. (2002). Foucault’s Gulag. Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History , 3 (2), 255–280; Engelstein, L. (1993). Combined Underdevelopment: Discipline and the Law in Imperial and Soviet Russia. American Historical Review , 98 (2), 338–353. . Тем не менее предыдущие попытки применить теории Фуко к исследованию России оказались плодотворными, в связи с чем имеет смысл эту практику продолжить [205] Koshar R. (1993). Foucault and Social History: Comments on ‘Combined Underdevelopment’. American Historical Review , 98 (2), 354–363; Kotkin S. (1995). Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilization. Berkeley: University of California Press. .

Согласно Фуко, знание является ключом в любой борьбе за власть, а производство знания может привести к перераспределению власти в обществе. Именно поэтому интеллектуалы играют такую важную роль в любом современном политическом режиме: тот дискурс, что они производят, делает власть стабильнее, помогая (вос)создавать так называемый режим правды, определяющий, что есть истинно и что ложно [206] Foucault, M. (1980). Power/Knowledge: Selected Interviews and Other Writings 1972–1977. Brighton: The Harvester Press, 131–132. . С этой точки зрения теории заговора можно рассматривать как очень своеобразный тип знания, произведенного публичными интеллектуалами с целью перераспределения власти в обществе. Помогая разделять социальное на две категории – своих и чужих, – теории заговора помогают тем, кто публично их применяет, представлять свою деятельность в глазах общества более легитимной и, напротив, лишать легитимности оппонента.

В постсоветской России 1990-х производство теорий заговора различными популярными писателями, политиками, учеными и журналистами помогло консервативной и антизападной повестке усилить политическую оппозицию Кремлю. А то, с какой легкостью кадры мигрировали из журналистики или публицистики в академическую среду, предельно упрощало легитимацию разных, даже самых скандальных взглядов. Проблемы, порожденные посттоталитарным транзитом, сделали идею об антироссийском заговоре на Западе привлекательной и популярной, а провалы процесса демократизации позволили превратить теорию в инструмент политики. С приходом к власти в 1999 г. Владимира Путина подавляющее большинство известных интеллектуалов, публично критиковавших власть за сговор с Западом, идейно перешли на сторону Кремля, превратив конспирологические теории в мощный инструмент поддержки политического режима.

Исследуя роль политтехнологов в электоральных процессах на постсоветском пространстве, британский политолог Эндрю Уилсон отметил, что политтехнологи и пиарщики готовы пойти на все что угодно, чтобы сохранить власть заказчика, на которого работают. Воздействуя на медиа, они создают ощущение, что всем в мире можно управлять при помощи психологических и медийных манипуляций [207] Wilson, A. (2005). Virtual Politics: Faking Democracy in Post-Soviet World. New Haven: Yale University Press. . Немудрено, что в середине 2000-х на российском книжном рынке был бум публикаций о всевозможных психологических манипуляциях, а Виктор Пелевин увековечил этот период в своем романе «Generation “П”». Пиарщики стали частью политической реальности, и среди тех, кто заметно выделялся на фоне немногочисленных пиар-гуру, работавших по всей территории бывшего СССР, был Глеб Павловский. Пионер политтехнологий и визионер, придумавший, как превратить знания в политический инструмент, он не только стоял у истоков российской политической системы, которую назвал «Системой РФ», но и был архитектором того идеологического конструкта российской власти, в основу которого так умело положены теории заговора [208] Павловский Г. Система РФ в войне 2014 года. De Principatu Debili. – М.: Европа, 2014; Павловский Г. Система РФ. Источники Российского стратегического поведения. – М.: Европа, 2015; Павловский Г. Ироническая империя. Риск, шанс и догмы Системы РФ. – М.: Европа, 2019. .