Антал Серб - Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы

— Я прочла сегодня в газете, что количество безработных в Южном Уэльсе увеличилось еще на пять процентов. Все-таки это ужасно. Мы сидим тут на холмике, а тем временем…

— Хватит! — вскричал я довольно грубо.

Никакая сентиментальщина не раздражает меня больше, чем вот такое ничем не мотивированное сочувствие богатых бедным. Это так же противоестественно, как если бы рабочий заявил, будто он не завидует богатству фабриканта. Впрочем, Бог с ними! Какое мне дело до них всех с их классовым антагонизмом? Пусть делают, что хотят, лишь бы не мешали мне греться на солнце, которое так редко сияет над Британскими островами.

Ох уж эта Цинтия!.. Какая двойственная натура! Слова, которые срывались с ее уст, никак не соответствовали моему представлению о ней.

Она была из тех, кто падает в обморок при виде своего возлюбленного, уписывающего сосиски, и время от времени лупит по щекам провинившуюся горничную, — тепличное создание, горделиво цветущее в стенах старинного замка и не замечающее, что тем временем целые нации вымирают от голода.

Я не терял надежды, что Цинтия именно такова, какой я ее и представлял себе, просто в ее воспитание вкрался незначительный дефект. Очевидно, ее мать под воздействием каких-то иллюзий внушила ей целый ряд предрассудков, свойственных мещанскому сословию: что интеллигенция — это цвет нации и что каждый человек достоин уважения.

— Цинтия, пусть беднякам сочувствуют бедняки, оставьте им эту привилегию. Вам полагается быть надменной и равнодушной к чужим страданиям. Будь я на вашем месте… я бы вел абсолютно беззаботный образ жизни. К книгам бы даже близко не подходил, целыми днями играл бы в гольф или какие-нибудь еще более аристократические и скучные спортивные игры. Путешествовал бы, посещал выставки и уверял бы всех знакомых, что Леонардо да Винчи неплохо владел кистью, несмотря на свое плебейское происхождение… Не скажу, что это была бы очень уж веселая жизнь, но исполнение обязанностей — это не развлечение…

— Вы поменялись бы со мной местами?

— Конечно. Без колебаний.

— Не понимаю вас. Вот я действительно хотела бы быть на вашем месте. Жить наукой… служить истине и человечеству…

— Успокойтесь. Моя наука не имеет ничего общего со служением истине и человечеству. Ибо истины вообще не существует, как нет и общности людей, называемой человечеством. Есть только истины и люди. И я испытываю особое удовольствие, занимаясь вещами, которые вообще никому не нужны: например, изучением кузнечного ремесла в средневековой Англии.

— Вы рассуждаете как человек, у которого нет никаких идеалов.

— Совершенно верно. Я неонигилист.

— А чем неонигилизм отличается от нигилизма прежнего, традиционного?

— Главным образом приставкой «нео». Красивее звучит.

Цинтия плела венок из желтых одуванчиков, и взгляд ее, устремленный вдаль, был печален. Наши отношения дошли до критической точки. Теперь я уже жалел, что столько наговорил. Зачем человек вообще разговаривает с дамой своего сердца. От этого получаются одни неприятности.

Я виновато поцеловал Цинтии руку. Она нежно посмотрела на меня, потом встала, и во взгляде ее появилась озабоченность.

— Боюсь, что нам не понять друг друга, — бросила она ходульную реплику из какой-то низкопробной пьесы. Здесь не хватало только слова «сударь».

И без всякого перехода начала восторженно рассказывать о своей лучшей подруге, единственном живом существе, которое ее понимает.

Мы отправились в замок. Я больше не раскрывал рта, как всегда, когда чувствую, что сморозил глупость. Только теперь до меня дошло, как дорога мне Цинтия.

В замке меня ждала телеграмма:

«Осборн похищен тчк не говорите никому очень важно тчк немедленно приезжайте кретш».

Я снова находился в эпицентре военных действий.

Морвин и его подручные наверняка узнали Осборна, когда он, облачившись в какую-нибудь немыслимую хламиду, чтобы изменить свой облик, следил за Элен Сент-Клер. И теперь держат его где-то взаперти, если вообще оставили в живых…

Я быстро собрался, ничего не сказав ни графу, ни Цинтии о цели своей поездки, дабы не пугать их преждевременно. У меня еще теплилась надежда, что все обойдется.

Мне посчастливилось успеть на поезд, отправлявшийся в час дня. Однако никогда еще Лондон не был так далеко от Северного Уэльса, как в этот раз. И сколько же между ними лишних городов!

Прямо с вокзала я бросился в гостиницу, где проживала Лина, но в номере ее не оказалось. После долгих расспросов мне удалось выяснить, что в течение дня ее никто не видел. И завтракала, и обедала она где-то в другом месте. В довершение ко всему горничная вспомнила, что мисс Кретш сегодня и не ночевала в своем номере.

Приближалось время ужина, а Лина все не появлялась. В девять часов мне надоело ждать. Я сказал портье, что вернусь около одиннадцати, и отправился на поиски, решив обойти все злачные места, где мы когда-либо пили с ней пиво. По опыту я знал, что Лина не ложится спать, не насладившись своим любимым баварским, и поэтому не сомневался, что нахожусь на верном пути.

От переживаний и оттого, что все мои помыслы были устремлены к Лине, я в каждой пивной пропускал кружку-другую и, так и не найдя ее, в двенадцатом часу вернулся в гостиницу, ощущая сумбур в голове и приятную легкость во всем теле.

— Меня никто не искал? — спросил я у портье, с удивлением обнаружив, что едва ворочаю языком.

— Вас спрашивал какой-то господин.

— И вы его не узнали? Это была переодетая мисс Кретш.

— Вам виднее, сударь, — вежливо согласился портье. — У него… простите, у нее было к вам какое-то поручение от мистера Сетона.

— Прекрасно! Лину всегда осеняют блестящие идеи, — подумал я вслух и радостно побежал наверх, уверенный, что она уже у себя.

Я постучал, но никто не отозвался. Тогда я начал изо всех сил колотить в дверь, крича по-немецки:

— Лина, откройте! Это я, Батки! Почему вы не открываете?

На шум явилась хозяйка гостиницы — заспанная, в ночном халате. Это была женщина очень строгих правил. Ее отель пользовался хорошей репутацией, а в Англии поддерживать такую репутацию — дело нелегкое. Увидев, что я пытаюсь вломиться в номер к даме, она побледнела и бросила на меня такой взгляд, от которого я бы наверняка превратился в каменное изваяние, если б был трезвым.

— Мистер Батки!..

В ее голосе звучали грозовые раскаты, но под воздействием выпитого пива я воспринимал окружающее в розовом свете и был полон оптимизма.

— Хэлло, миссис Стюарт! — радостно сказал я. — Как вы поживаете? Я вижу, вы опять поправились.

— В моем отеле не принято, чтобы дамы принимали у себя мужчин, особенно по ночам. Мистер Батки, я вас не узнаю. Сейчас же отправляйтесь к себе. И постарайтесь как можно скорее перебраться в другую гостиницу.